Прозаический текст по отдаленным мотивам творения Р.Сальваторе «Темный эльф».

(Лицам, не достигшим шестнадцатилетнего возраста и лицам с неустойчивой психикой противопоказано)

СТРЁМНЫЙ ЭЛЬФ

В ролях:

Размазой – Мазой Ган`етт
диверсант Алик Дверкин - Альтон Де`Вир
маг Безжопый – маг Безликий,
Малая – Мать Мэлис,
Верховная обожрица Ллос Брюзга – верховная жрица Ллос Бриза,
дровка Вира – Вирна, сестра ее,
дровка Муня – Майя, сестра ее,
моралист Зак-Наф-Наф – Закнафейн,
просто Наф-Наф – (не поросенок) Нальфейн,
Давайнин – Дайнин,
а также:
Риззен в роли Риззена,
близкие сердцу алкаши-гномы в ролях свирфов
богиня Ллос в роли богини Ллос,
ёблолы в роли йоклолов,
демоны, черти и темные эльфы в роли остальной нечисти,
групповуха дровов в роли массовки дроу,
инопланетяне в роли итиллидов и миконидов, 
пробел в роли апострофа
мухоморы-исполины и поганки-мутантки в роли грибов, 
мухи в роли мух и всех прочих насекомых (кроме пауков): 
пауки в роли пауков
и
пантер Гвоздодер в роли пантеры Гвенвивар
а...
и еще Дзирт До Урден, моралист и сын моралиста, 
к которому и приставить больше нечего (да и некуда...) – 
все и так предельно ясно.

ВПЕРВЫЕ!
В ролях: географические объекты, неодушевленные предметы и семейные кланы!!!

Дом Де`Вир – Дом Д верь,
Дом Фрет – Дом НеПрёт,
Дом До`Урден (он же – Дармон н`а`Шезбернон) – 
Дом До Урден, он же – Дерьмон-на-Шезберноне,
город дровов Бензомерранзан в роли города дроу Мензоберранзана,
в роли города свирфов Блингденстоуна 
единственный в своем роде город гномов с упавшим апострофом Блин,гдекамень,
Столп Надбордель – Столп Нанбордель
остроумные и не совсем шутки в роли прочего маразма,

а также 
в наличии имеются:

туристы, гоблины, тролли, аутентичные пещерные уроды и иные невежды...


«…Ну, вы можете себе представить, 
какая досада овладела мной,
когда поблядушка Кэтти
моим изощренным ласкам 
предпочла грубую страсть 
этого прати-ивного варвара…»*

Дзирт До Урден, приписывается

(*эпиграф поясняет историю возникновения этой летописи, а также разъясняет, на что потратил славный отпрыск семейства До Урденов свое свободное время, коего у него в свете упомянутого события стало нежданно много)


НА САМОМ ЖЕ ДЕЛЕ ВСЕ БЫЛО ТАК:

ТАМ всегда темно.
...Ну, или почти всегда.
Но страшно ТАМ всегда, особенно, если Р. Сальваторе боится темноты.
...А правильно боится, следует отметить.

Как уже говорилось, ТАМ темно. Во-первых, потому что дело происходит глубоко под землей, во-вторых, потому, что электричество отключили за неуплату так давно, что ТАМ даже забыли, что такое лампочка.
Многим из тех, кто приходит СЮДА без заблаговременного предупреждения, как, впрочем, и с оным, не суждено вернуться назад. А что? – им нравится ЗДЕСЬ настолько, что они и не собираются куда-то уходить, поэтому ТАМ давно уже подумывают насчет введения временных виз, но пока что о тех счастливых людях, которые все же попали ТУДА, пишут как о пропавших без вести. (В газетах и пишут. А еще – в дешевых фэнтэзийных романах, нужно же журналюгам и писателям что-то кушать).
В общем, ЗДЕСЬ – уж-жасно... здорово.
ЭТО – Мракоземье.

Здесь вы узрите очаги пьянства, разврата и порока, наркоманские притоны и свирепствующую на улицах порнореволюцию, здесь можно лишиться девственности от одного только здешнего сквознячка – настолько все пропитано аморальностью. Здесь есть анархия и всяческий беспредел, казино и карточные игры, срамные танцы нагишом на столах и множество вариаций салата, в коий всегда можно упасть мордой. 
...Хотя, впрочем, если вы – турист со стажем, удивить вас сможет только жмущийся к стенам Р. Сальваторе, но это уже несколько иная история, куда более грустная: он – моралист. Едем дальше. С левой стороны экскурсионного автобуса (посветите фонариком) (да нет же, не в этих юных дровских жриц у дороги, дровы не переносят яркого света – слышите, как грязно матерятся?), так вот, слева мы видим керосиновые факелы и бензиновые горелки города, который так и называется – Бензомерранзан. Здесь есть две главные достопримечательности – сеть борделей, которые на здешнем наречии красиво и целомудренно именуются Домами и крупнейшая в Мракоземье АЗС... уп-пс. М-да, АЗС они по пьяни спалили, зато вы можете фотографировать эти живописные развалины. Теперь понятно, отчего все аборигенное население имеет черный (цвет истинной копоти) цвет кожи – ведь с водой теперь здесь еще большая напряженка, чем с электричеством...

Глава 1. БЕНЗОМЕРРАНЗАН

...Началась вся эта поучительная история в далеком прошлом, а продолжилась тем, что некий дров Давайнин, будучи во хмелю, поехал кататься на ящерицах (своих лошадей они давно уже всех поели, а затащить в Мракоземелье лошадь с поверхности – идея, чреватая только хорошим пинком копыта и возмущенным ржанием), так что это были ящерицы (динозавры из семейства рапторид, если верить некоторым компьютерным играм). Итак, катался наш Давайнин, катался, ехал он ехал и неким образом приехал. По какому признаку сие было определено – тайна елико нетрезвая, но дальше юный дров двинулся пешком, перед тем дохнув на ящерицу перегаром, икнув на нее, и попросив (ее же):
- Да-аждись меня, дорогая... 
И, чтобы быть в полной уверенности, зарубил ее шашкой, ибо рептилии туговато воспринимают звуковые сигналы вроде речи (вот поэтому и нет смысла давать кличку любимой песчаной гюрзе, приберегите словечко для тещи, ваша змея, заслышав свое имя, все равно никогда не поспешит выбежать из террариума и свернуться на ваших тапочках). 
А тем временем Давайнин слегка протрезвел от впечатлений, ибо подошел вплотную ко вратам некоей ужасной Академии, войти в которую (уж не говоря о том, чтобы учиться) мог только истинный дров с обостренной предрасположенностью к отсутствию здорового стеснения и врожденным иммунитетом к ВИЧ и иным венерическим болезням. А самыми наглядными, хотя и не самыми ужасными свидетельствами того, что творится в стенах оной Академии, были две статуи по обе стороны от входа в сей вертеп разврата; нормальный человек между ними пройти не может по причине стыда. (Описывать сии статуи долго и срамно, а посему не стоит; скажу только, что они выглядят на порядок изощренней ожидаемых муляжей женских ног по обе стороны от входа).
Так вот, вошел наш юный Давайнин в эту злодейскую Академию не скажу чего и заблудился, так как там было целых три факультета, а надо всем этим еще и возвышался Столп Надбордель, световыми сигналами регламентирующий время суток. Итак, блудил-блудил наш герой по коридорам и кабинетам, залам и кафедрам и, наконец, выбрался обратно во двор, где его ожидал оставшийся за воротами и едва было не выветрившийся совсем хмель, а еще некто. (То, что там был еще и некто, дров определил волшебным образом; что бы там не писал Сальваторе, тепловизора у него с собой не было. Не носят с собой дровы тепловизоров, хоть ты тресни).
- Булочная. – Сказал кто-то, точнее, некто. – Сосисочная. – Раздалась возня, что-то щелкнуло, - БУЛОЧНАЯ!!! СОСИСОЧНАЯ!!! ДВА, ТРИ, ПЯТЬ!!! КАК СЛЫШНО?!
Давайнин подпрыгнул и упал.
- Вот, - Сказал довольный некто, - А я уж думал, что вконец засадил свой матюгальник.
(А вот матюгальники они с собой носят – прим. авт.)
- Здравствуйте, Безжопый. – Расслабился юный дров.
- Ну что, принес? – Дохнул канабисовым духом вышеозначенный преподаватель Академии (известной части тела он лишился вследствие магического эксперимента, задница обрела самостоятельность, скрылась в неизвестном направлении, да так по сей день и не вернулась).
- Что принес? – Решил свалять дурачка Давайнин.
- Что-что... ТО ЖЕ, ЧТО И ВСЕГДА! – объяснил Безжопый в рупор.
- А, траву... – Вспомнил его гость, потирая острые уши, - Не-е... забыл. Слушай, а может, ты капустой возьмешь?
- Чем? – Не понял препод.
- Ну, долларами, это новое словечко, я его слышал от наземных эльфов. 
- Катись ты... – Безжопый махнул рукой, - Ваши доллары годятся только косяки крутить, даже в темноте видно, что фальшивки. Скажи своей маме, чтобы выбросила принтер и купила клише.
- Но Безжопый, ты же наш связной... – Расстроился Давайнин, чувствуя, что быть ему дома поротым.
- Да ладно. – Безжопый повторно махнул рукой, попав юному дрову в потемках в нос, - И так скажу, давай сюда свои бумажки. Косяки уже заворачивать не во что, все гримуары кончились.
Преподаватель, подавая дурнейший пример, с удовольствием закурил и назидательно произнес:
- Вот пока ты тут водку пьянствуешь и баб мнешь вместо того, чтобы выполнять семейные поручения, Дом Д верь задумывает серию терактов.
- Какой домдверь? – Не понял Давайнин.
- Конкурирующая преступная группировка, осел. Их бордель - пятый по значимости во всем Бензомерранзане. Их агент есть и в Академии. Передай Малой, что могу его устранить, если, конечно, она понимает, о чем я...
- А о чем? – Нахмурил в тяготе мысли лоб Давайнин.
- Не твое дело! – Потерял терпение Безжопый, подумал, спросил: - А ты не забудешь?
- Что – не забуду? – Снова переспросил Давайнин на всякий случай.
- А может, тебе записать? – Склонил голову Безжопый, - Но, с другой стороны, ты же читать не умеешь... постой, но Малая-то умеет... наверное... А вообще иди отсюда. Запутался тут с тобой.
Юный дров поспешил скрыться, не дожидаясь кульминации в лице лопнувшего терпения препода. Препод кинул в него окурком, но промахнулся.
Покинув Академию, Давайнин пешком пошел домой. Добравшись до высокого здания готического вида, забор которого составляли огромные радиоактивные и оттого еще более бледные, чем обычно, поганки, дров, как всегда, с интересом принялся рассматривать украшающих дом совокупляющихся горгулий (надоесть это занятие никак не может, ибо каждую ночь каменные статуи неведомым образом меняют позы). Усадьба несомненно, принадлежала их злейшим соседям, Дому Д верь, посему Давайнин расстегнул ширинку, подошел к воротам и старательно над ними надругался, даже присел нагадить, но не получилось. Совершивши сие гнусное деяние, он пошел дальше, огляделся, вернулся обратно, нашел в случившемся неподалеку мусорном баке газетку, обтер ею дверную ручку и вошел.

А тем временем в гостиной Дома До Урден (он же – Дерьмон-на–Шезберноне), ничего не ведая о злой участи, постигшей их ворота, собралось все дровское семейство. На возвышении в центре залы восседала Малая, верховная мать Дома, прозванная столь непочтительным образом за рост в прыжке, не шокирующий количеством сантиметров. Но, с другой стороны, так как подобными занятиями в лице прыжков Малой было заниматься не к лицу, она возвышалась над окружающими на подставке. Рядом кружочком (не исключено, что квадратиком) сидели ее дочери – Вира, Муня и Брюзга. Брюзга была сволочь, похожая на снеговика неправильного окраса, Муня – младшая и во всем хотела быть как Малая, а Вира в детстве зацепилась волосами за лебедку подъемного крана. Такая вот семья.
Брюзгу недавно посвятили в сан Верховной обожрицы Богини Ллос, и она раздувалась от гордости, принимая вид, несколько схожий с видом находящегося на последнем месяце беременности отца семейства Риззена. (У дровов, следует заметить, мужчины всячески дискриминировались и потому, помимо прочего, на них еще была возложена обязанность быть беременными.)
- У меня есть информация, что гнусный Дом Д верь замыслил серию террактов, будь проклято его имя! – Тявкнул, давясь соленым огурцом, Риззен (Давайнин приходил, но побоялся вступать в коммуникативно-вербальную связь с сестрами и Малой).
- Риззен, не бузи. – Сказала на то Малая и догадалась, что приходил Давайнин, - Мы сами террористы, и бояться нечего. Брюзга, объявляй мобилизацию, мы начистим им репы первыми, хватит уже Дому Д верь нам глаза мозолить!
- Щас рожу. – Перепугался Риззен.
- Мальчика ты родишь. – В очередной раз разочарованно заметила Брюзга, - А не полагается больше двух сыновей в одни руки, слыхал, что с продовольствием проблемы намечаются? Вот и зарежем мы его к черту… не, к ёблолу. Я, например, и зарежу. В жертву.
- Брюзга, не бузи. – Малая повернулась к дочери, - Дровы не зарезают в жертву, дровы в жертву приносят. Ллос, например… ну или еще кому-нибудь, когда Ллос не помогает.
- А куда приносят? – Удивилась тому Брюзга.
Риззен подавился огурцом и икнул.

…Мобилизация подогрела жизнь в усадьбе Дома Дерьмон-на-Шезберноне так же, как удачно подлитый на включенную газовую плиту керосин оживляет население кухни.
Зак-Наф-Наф и Брюзга сидели на склизких шляпках поганок и лузгали семечки, выплевывая шелуху на головы столпившихся внизу гоблинов. Брюзга, просыпая семечки из газетного кулька, перегнулась с гриба и придирчиво смотрела, как воины Дома собираются в боевые звенья и исчезают в темноте за воротами. Зак-Наф-Наф посмотрел на старшую дочь Малой, охваченный желанием дать ей по шее и отбрать семечки. Брюзга, упреждая, повернулась и нехорошо посмотрела. Зак-Наф-Наф потупился, из-за чего последнюю шелуху сплюнул себе на ногу. 
- Шары с тобой? – Раздраженно спросила его дровка.
- Шары у мужчины всегда с собой. – Гордо ответил тот.
- Не эти шары, идиот.
- А… эти? – Зак достал кожаную сумочку, потряс ею в воздухе.
- Да, но трясти тебе все-таки лучше теми, о которых ты говорил сначала. С этими следует соблюдать бехнику безопасности. – Поучительно сказала Брюзга. – Приготовься. 
Зак-Наф-Наф приготовился.
Брюзга достала перемотанную скотчем волшебную палочку, неловко взмахнула ею… Недавний собеседник с криком унесся в темноту. 
- Блин. – Глубокомысленно прокомментировала дровка, повернула палочку другим концом и сделала замысловатый жест. 
Матерный вопль повторился, но уже дальше, тише, печальнее…

2. ДОМ УПАЛ И Д ВЕРЬ УПАЛ
Дом нэ нада, двэрь нэ нада,
в шалаш иды, сладкий…

Давайнин торжественно ехал по улицам Бензомерранзана, и его новая ящерица, украшенная ленточками и колокольчиками, а также внушительный экскорт из гоблинов, мутантов и пещерных уродов говорили о том, что Чингачгук вышел на тропу войны, поэтому все разумные жители города торопились убраться с его дороги подальше и побыстрей.
В Бензомерранзане часто случались конфликты между Домами, поэтому никто и не удивился, однако у ворот Дома Дверь* (*обещанный в роли апострофа пробел периодически уходит в отпуск, отнесемся же к нему с пониманием) уже толпились старушки с собачками, пенсионеры с фотоаппаратами, пожилые тетки с авоськами, подростки с полным ртом жвачки, туристы с мобильниками и все, кого предстоящее касалось меньше всего на свете - словом, зеваки. Зеваки, они, знаете ли, везде одинаковые.
…Усадьбу Дома Дверь, как и многие здания в Мензоберранзане, окружали полосы озеленения из поганок-мутанток и мухоморов-исполинов. Многие из особо редких экземпляров были снабжены сигнализацией, чтобы не украли соседи-микофилы. Однако атакующее воинство Давайнина с недрогнувшей совестью растоптало в кашу грибы редкие, нередкие и даже занесенные в Бледную книгу (Бледная книга – пещерный торилльский аналог нашей Красной. Названа так каким-то обчитавшимся Апокалипсиса субъектом. Теоритически, должны существовать еще Черная и Белая книги). 
Давайнин, лихо гарцуя на своем вороном велоцерапторе, давил и рубил шашкой остатки грибной изгороди. Первая линия обороны Дома Дверь была подавлена в буквальном смысле этого слова. 

А в молельне Дома ДоУрден тем временем собрались все его священницы, включая Малую и ее дочерей. Они собирались сокрушить Дом Дверь своими жуткими дровскими заклинаниями, но кто-то насыпал кое-каких сушеных грибов в жаровню и детищем полупьяных песен дровок, устроивших хоровод вокруг паучьей статуи богини Ллос, стал только маленький, лиловый и очень странный краб.

Однако Дом Дверь не смог воспользоваться этим преимуществом. Как только его собственные колдуньи собрались в заклинательных покоях, туда же через окошко влетел некто растрепанный и озверевший, приземлился, издал несколько воплей воинственной направленности, натянул на голову противогаз и швырнул на пол свой поясной кошель, после чего исполнил на нем зажигательную джигу. Явственно раздался керамический хруст чего-то раздавливаемого, из кошеля полез зеленоватый газ. Дровки попадали одна за другой, и вскоре Зак-Наф-Наф остался наедине с другим дровом, также одетым в противогаз. Их обоих окутывали ядовитые волны, в которых яростно сверкали из-за стекол противогазов глаза противников. Зак-Наф-Наф сделав обманный маневр, метнул во врага кинжал. Зеркало разбилось, и он остался один. Дров гордо фыркнул, подобрал оружие и прошелся по залу, перерезая горла лежащим вповалку священницам Дома Дверь.

А тем временем другой сын славного и победоносного Дома ДоУрден, Наф-Наф (не поросенок), бодро разгуливал по обезлюдевшей (и обездровевшей) усадьбе Дома Дверь и занимался тем, что собирал лут. Проще говоря, мародерствовал. Объемистый мешок на его спине уже был переполнен, дров стал более разборчив и крал уже не все, что плохо лежит, а только ценное. Судя по тому, что виднелось в прорехе мешка, в Доме Дверь плохо лежали: куринные кости, алюминиевые миски, набор слоников с каминной полки, нечистые кружевные трусики, пачка фальшивых евро с одинаковыми номерами, хомячок в банке, порножурнал и туалетный вантуз. Деловито отковыряв рубин из глаза стоящей в коридоре горгульи, Наф-Наф принялся спускаться по лестнице, но зацепился вантузом за лапу горгульи, оступился и свернул себе шею. 
Тело Наф-Нафа скатилось вниз и перепугало Давайнинова велоцераптора, который потешно подпрыгнул на обеих лапах сразу и выпустил из пасти половинку поедаемого гоблина. Давайнин перегнулся с седла, поглядел на причину беспокойства, констатировал время смерти, попутно отметил, что скоропостижно стал старшим сыном Дома ДоУрден и хозяйственно принялся пристраивать мешок брата на спину своей ящерицы. Несчастный динозавр отрыгнул вторую половинку гоблина и жалобно заскрипел, но дров только ободряюще похлопал его по зубастой морде и поправил норовящий выпасть злосчастный вантуз.
- Дерьмон-на-Шезберноне – девятый бордель Бензомерранзана! – Донеслось отдаляющееся немузыкальное пение первого сына Дома ДоУрден, - А Дом Дверь отправился к демонам! Ля-ля-ля! Девятый бордель! Ля-ля-ля! К демонам! Ля-ля-ля!

А тем временем в Доме ДоУрден случилось пополнение семейства – родился ожидаемый (правда, без особой радости) мальчик. Решили сначала назвать Дзиртом, потом отдать в жертву Ллос. Риззена с его пробудившимися материнско-отцовскими инстинктами дровки выкинули за дверь, водрузили младенца на алтарь в виде косматого паука, собрались кружочком и затянули ритуальные песнопения. 
- О хвелихкая б… бргиня Лофф! – Торжественно проговорила Брюзга; торжественности несколько мешал ритуальный нож для жертвоприношений, которым она ковырялась в зубах и который в оных зубах застрял. – Мы пхрр… - Она избавилась одновременно от ножа, переднего зуба и дурной привычки, - Приносим тебе в жертву сего мужчину именем… э-э?
- Дзирт. – Подсказала Вира.
- Так вот, Дзирта (вот дурацкое имя, оно хоть так склоняется?) мы приносим тебе в жертву… э-э… в общем, приносим. Вот. На.
Песнопение замерло на высокой и жуткой ноте, оркестр заиграл мефисто-вальс, Брюзга картинно занесла нож высоко над головой, выждала трагический момент (один из голосов на подпевках сорвался и дал петуха) и опустила. 
Вниз. 
Скр-р.
За несколько мгновений до этого у паучьего алтаря с жуткой силой зачесалась левая-вторая-передняя лапка и он, накренившись, почесал ее об стену. Младенец скатился по наклонной и влип головой в пол. Именно этот момент сыграл одну из решающих ролей в дальнейшей жизни Дзирта. Нож Брюзги прескрежетал по опустевшему алтарю, породив «скр-р».
Дровки с изумлением и страхом разыграли немую сцену, не в силах определиться, было ли это знаком немилости Ллос или ее же знамением. Кровожадная Брюзга предложила попытаться еще, Муня с отсутствующим видом принялась докрашивать ногти, Малая, сорвавшая голос, предложила полагать произошедшее технической неполадкой и отложить жертвоприношение на потом, а Вире вообще было все равно, она пускала по ладошке того самого лилового крабика, а крабик щекотал. Юному же Дзирту ДоУрдену, сопящему в перевернутом положении на полу, голос не полагался, так как он считался, во-первых, мужчиной, во-вторых, лицом заинтересованным.
Вследствие старшинства Малой ее мнение перевесило, но «на потом» переросло в «на неопределенный срок», так как на сцене появился Давайнин с вантузом и известием о безвременной кончине Наф-Нафа. Брюзга посчитала на абаке количество сыновей в семействе ДоУрден («Два плюс адын миныс адын будет… два… Как два? Два уже было! Да не, два… М-да…»), разочаровалась результатом и ушла вымещать злость на домовых гоблинах.

…А победоносный Зак-Наф-Наф уныло шел по улицам Бензомерранзана. Победа его совсем не радовала, ибо, будучи моралистом, он не одобрял насилия и убийств. Поступок Дома ДоУрден казался ему бесчеловечным, но сам будучи дровом, он все старался перести свойство человечности на сородичей, однако получалась только дровскость. А дровским подлое нападение на Дом Дверь как раз таки и было. 
Терзаемый немыслимыми каламбурами, одолеваемый зверскими тафтологиями и мучительной неопределенностью по поводу своей видовой принадлежности, Зак-Наф-Наф бродил по темным улицам.
– Насиловать - плохо, - Бормотал он, - Убивать – плохо. 
Под ногу подвернулся паук, дров в ярости его растоптал.
- Это не-гур-ман-но… Нет, не так… не-гру-ман-но… Нет. И не так… Негуманно! Вот! Черт, то есть, ёблол, но я же их, кажется, убил… Ну да, скорее всего, они же не очень-то дышали после зарина… Я убийца?! Как?! О, ужас! О мерзость, о коварство! Это все дровы! Они извратили меня, чистого и непорочного… Агнца! И откуда я здесь, такой красивый, только и взялся?! Охо-хо… Похитили! В детстве! Сажей намазали! Мерза-а-авцы! Вот найду лужу, помоюсь и снова стану эльфом! Ди-ивным! Вот так!
Зак-Наф-Наф остановился посреди улицы и с рыданиями схватился за голову. Точнее, за противогаз. 
- Бензомерранзан, что за зад ты собой являешь?! – В отчаяньи гнусаво воскликнул он, но из-за противогаза его никто не услышал.
Не дождавшись ответа, дров побрел дальше, одолеваемый сомнениями и тяготой мыслительного процесса.

3. KILL ALIK

Дров – это блюдо, которое следует подавать холодным

Размазой, студент дровской Академии, ныне девятихвостый, как китайский лис-оборотень, пытался мелким подхалимажем ликвидировать свои хвосты, работая подметальщиком у препода-мага Безжопого, и занимался тем, что исполнял свою трудовую функцию, когда мимо него прошел некий Алик Дверкин, террорист и извращенец со старшего курса. Прошел и прошел, и ёблол бы с ним, но направился террорист и извращенец прямиком в личные покои самого Безжопого. Заинтересованный Размазой вдруг заметил несколько пылинок под той самой дверью и старательно принялся их подметать. 
- Драсьте. – сказал Дверкин, засовывая голову в дверь.
Безжопый повернулся к нему и, не говоря ни слова, указал на стену слева, судя по всему, изъявляя желание на том самом месте видеть Алика. Алик пожал плечами, подошел, куда просили. Однако Безжопый что-то колдовал в облаках конопляного дыма и молчал.
- Вы меня звали, учитель? – Уточнил на всякий случай Алик.
- М-м… угу. – Промурлыкал Безжопый, не вынимая изо рта косяк, резко повернулся и, прикрыв глаза от вспышки, залепил в Дверкина ветвистой молнией в лучших традициях Ника Перумова.
- Но это же Сальваторе! – завизжал Дверкин, бросаясь в сторону.
- Это жизнь, мальчик. – Усмехнулся маг и, повторив фокус с молнией, опять промазал и разнес в дымящуюся щепку собственную дверь.  
Подслушивающий под дверью Размазой получил легкую контузию, осколочно-щепочное уязвление физиономии и ожог непривычно округлившегося уха, однако общественность имеет право знать все, и потому дров не бросился убегать, как любой нормальный дров, а метнулся подслушивать (и местами подсматривать) дальше.
Перепуганный Алик рванул в соседнюю комнату; Безжопый, неотвратимый, как тот самый всадник на коне экзотического цвета блед, направился следом. Студент заметался – из комнаты не было выхода, но ищущий да найдет – он пробовал выйти в стенной шкаф и в зеркало; первым его едва не придавило, а второе, как оказалось, висело на о-очень твердой стене. Когда неторопливый и уверенный в свое победе Безжопый появился на пороге, Дверкин пытался укрыться от него на потолке, но падал. 
- Не видать тебе спасения, как болвану-Размазою – зачета! – Громко рявкнул Безжопый и демонически расхохотался, поднимая руку для последнего заклятья.
«Это я – болван?» - Обиделся подкравшийся к нему со спины Размазой, - «Это мне – зачета?!»
Метла с размаху опустилась Безжопому на голову. Учитель мешком свалился на пол. Дверкин, не заметив своего чудесного спасения, в истерике продолжал карабкаться на стену, периодически с нее соскальзывая.
Размазой оперся об метлу и сочувстсвенно подождал, пока Дверкин придет в себя. Тот в очередной раз скатился на задницу, прислонился спиной к стене и громко икнул от пережитого. Дровы обменялись оценивающими взглядами, затем взгляды скользнули по направлению к лежащему без сознания Безжопому.
- Очухается – уроет. – Поделился соображениями Размазой.
- Меня-то за что? – Алик справился с икотой и почесал в затылке, - Я-то теперь сиротинушка. Дом Дверь с моими драгоценными родственничками вчерась вынесли подчистую. 
- Ну, за компанию. – Предположил Размазой. – Или из-за наследства.
- Наследство… Слушай, может, его тогда лучше… того?..
- Да ты что?! Нельзя же без Безжопого! Он же это… ценный кадр, он же педагогический закончил!
- Незаменимых нет. – Философски заметил Алик Дверкин, вытирая с физиономии выступившую от близкого общения с зеркалом кровь, - Есть незамененные.
- Ну тогда нужно, чтобы кто-нибудь из нас… Все равно мы, дровы, все как матрешки – на одно еб…льце. А этот еще и купушон везде носил. Как придурок. Книжек обчитался. Тогда труп лучше сварить, чтобы на тебя похож был… ну, типа, Алик капут, да здравствует Безжопый…
- Тогда Безжопым будешь ты. – Незамедлительно отозвался сметливый Дверкин.
- А ты старше. И я только со второго курса, а ты выпускаешься через год.
- Жопу не отдам.
- А с жопой какой же ты Безжопый?
- А может, ну его?
- Обоих повесят. Или принесут в жертву. Ты как хочешь, а я в жертву не хочу. У Ллос в свите одни мужики.
- Ну, одним больше…
- Если что, я буду валить все на тебя, имей в виду. – Предупредил Размазой.
Нависла тишина.
- Неси скальпель. – Мертвым голосом проговорил Алик, подошел, подобрал вывалившийся из пальцев Безжопого еще дымящийся окурок, внимательно понюхал, осторожно затянулся, выпучил глаза, но стерпел.
В тот же вечер бытие мага Безжопого бесславно оборвалось в загоне с чьей-то курсовой работой, описывающей особый вид тараканов. И снова началось, эстафету в виде непременного косяка и пустых книжных полок принял его студент Алик Дверкин, отныне лишенный семьи и имени, безликий убийца, идущий по тропе мести… Кхм, увлеклась.

А тем временем в гостиной Дома ДоУрден собралась большая часть семейства. Все смотрели нового младенца. С виду он был вполне похож на обычного дрова одного дня от роду, пачкал пеленки, вопил без повода и бестолково размахивал кривенькими ручонками. Однако было и еще кое-что. 
- У-сю-сю! – Качала его Вира, - И в кого же у нас такие сиреневые глазки? У-сю-сю!
- А это мы сейчас все вместе у Риззена и спросим. – Прорычала Малая, хватаясь за змееголовый кнут, - У меня-то глаза нормальные, красные! У бабки моей глаза нормальные, красные! А этот…
Вероятно, она очень хотела поговорить об этом со счастливым отцом, но Риззен все знал и прятался. Вира на вопли матери не обращала особого внимания и продолжала мило сюсюкать с малышом.
- Что же ты гляделками-то своими видишь? – Ласково спросила Муня, склоняясь над братиком.
Братик не ответил, потому что еще не умел говорить. А если бы умел, то сказал бы, что видит – ее вульгарный макияж и ее срамной лифчик, не являющийся образцом скромности и целомудрия, как пристало бы незамужней девице, однако младенец только смешно булькал, и никто из дровок в ту ночь так и не узнали, кто родился в их семье.

«…А если петух яйцо снесет, но не простой петух, а только тот, который другому петуху на манер квочки гузку подставляет, да то яйцо девица до полнолуния под мышкой выносит, то вылупится из него змей-василиск, всем змеям царь…»

С петухами вышел облом. С девицей тоже. Однако моралист все-таки родился. Такие они, моралисты. Душишь их, душишь, на крестах распинаешь, в озерах кислотных купаешь, на Дно Миров пачками спроваживаешь, на вилы надеваешь, а они все равно лезут и лезут как грибы после дождя. А почему – то у Сальваторе спросите. Я не знаю.