действие происходит в Германии в 19-м веке



Однажды после грозы во дворе нашего дома трава выросла выше моего роста. А сегодня уже солнечно. Я прячусь в траве, пока мать развешивает бельё, и откручиваю голову керамической лошадке. Голова всё никак не откручивается. И отца всё нет. Без него мать становится бледной тенью. Будто её нет. Конечно, её нет. Есть только отец. Он высок и красив. У него добрые светлые глаза. Он весёлый, живой. А мать – нет. Её нет. Вчера отец не пришёл, сегодня не пришёл. Мать ходит, сжав губы, и не замечает меня. Я тоже не замечаю её. Я прячусь в высокой траве и откручиваю голову бедной лошади. Меня сегодня тоже нет. Я тень.
Пришли какие-то люди. Двое. Один в высоких сапогах и с хлыстом. Всадник. Второй теряется в траве и на фоне первого, и я его не замечаю. Первый снимает шляпу перед матерью и что-то говорит. Трава прячет от меня слова. Я различаю только «в канаве», «сегодня ночью» и «пьяная драка». Мать прикрывает рот рукой, таз с бельём падает в траву. Я оставляю лошадь в покое прислушиваюсь. Это они про отца. Тогда что-то зашелестело в траве, и голова лошади со звоном откололась от туловища. Вот и всё.
- У меня сын, 3 года. У нас нет родственников, - говорит мать, - У нас нет даже денег на похороны.
Она плачет. Я раньше не видел, чтоб она плакала. Когда ей плохо, она сжимает губы и всё. А тут…
- А кто возместит за разбитые бочки? – спрашивает второй.
Мать плачет, садится на пень и рыдает в передник.
Мне кажется, тогда эта тварь появилась в моей жизни. Именно тогда. Я не видел, но почувствовал, как она прошелестела рядом. Почувствовал её холод. Именно в тот день, когда моя мать получила известие о том, что моего отца прирезали пьяные в трактире.

Меня впервые вытащили из подвала. Это мой второй день в психбольнице. И первый день, который я помню, так как доставили меня сюда в бессознательном состоянии. Раньше вытаскивали из подвала за шею на цепи, как шавку. Теперь меня помыли, одели в относительно чистое, даже сняли ремни, так как я не сопротивлялся. Прогресс… Ведут вдоль стены. Один спереди, один сзади. Оба здоровенные, с палками. Молчат и не бесятся, хоть я и иду очень медленно. А раньше пинали. Сегодня мне уготована ледяная ванна. Я не сопротивляюсь. Нет смысла. Всё кончено.
Стены выкрашены в зелёный, у потолка белые. Под потолком – лампы. Раскачиваются неизвестно, от чего. Ветра здесь нет. Огоньки в клетках. Впереди, - поворот. Останавливаюсь, так как знаю, что сейчас будет. Они всегда появляются из-за поворота. Белые твари с акульими мордами. Тот, что идёт позади, тыкает меня в спину.
- Эй, как тебя там? Кирнер! Что стоим?!
Я молчу и жду. Вот и они… Их холод, их мерзость я почувствовал ещё до того, как увидел их. Как всегда, их двое. Морды замотаны чем-то, не видно глаз. Зубы клиньями в несколько рядов клацают без перерыва. Они тощие, как скелеты и невероятно огромные. На четвереньках доходят мне до пояса. Одна проходит прямо сквозь идущего впереди, который только что повернулся к мне лицом и что-то сказал. Так, одна проскочила мимо, как всегда. Теперь вторая. Сжимаю зубы и веки. Надо как-то это пережить… Надо, надо, надо! Она задела мою руку. Она чешуйчатая, холодная и скользкая на ощупь, как рыба. Я начинаю медленно оседать на пол. Кажется, теряю сознание. Но нет. Идущий позади подхватывает и ставит на ноги. Идущий впереди куда-то убегает. Я знаю, что сейчас начнётся самое страшное. Из-за поворота медленно выходит тварь о двух головах. Похожа на тех, что пробежали мимо меня. Только крупнее и темнее. Клацают зубы. Я теряю сознание. Так лучше. А ещё лучше вообще забыть всё это и не вспоминать. Пол твёрдый и холодный. Ванна на сегодня отменяется. Как и обед, и ужин. Если приду в себя, буду всё равно притворяться бессознательным. Так будет лучше. До встречи.

- Фред! Фред! – это мать ищет меня, ведь я по-прежнему прячусь в траве.
Я не выхожу. Меня нет. Я выбросил лошадь и ползу в дом. И матери нет. И никогда больше не будет.

Я понимаю, что жду чёрную тварь. Каждый раз, как просыпаюсь. Я уже не могу без неё. А она не может без меня. Я мог бы называть это «чёрный кот», но как-то язык не поворачивается, ибо тварь эта ни коем образом не принадлежит к кошачьему племени. За то долгое время, что мы вместе, я успел хорошо узнать тварь. Она когда-то тоже была несчастна. Почти как я. Может, и ненавидит так меня именно поэтому. Что-то память моя вдруг стала богата картинками из прошлого. Его звали… Мич… Митчелл… Или как-то так. Не люблю английский язык. Мне гораздо ближе французский и испанский. Никак не могу выговорить английские имена. А меня самого с детства зовут на английский манер. Фред. Смешно. Какой-то сумбур сегодня в голове. И хочется снова отключиться.
Не получается. Приходит тварь. Садится рядом и ждёт чего-то. Наконец говорит: «Ты сдохнешь!» и исчезает. Как же мне надоело это вечное «сдохнешь» за все эти годы! Но теперь он намерен исполнить обещанное. Наслал на меня весь свой бестиарий. Трогаю шрамы, оставленные его когтями на моём лице. Ах, Митчелл. Что ж ты с собой сделал? И зачем, зачем? Неужто такова цена вечной жизни? И зачем она нужна была тебе, мой Митчелл, ТАКАЯ вечная жизнь?? Хочу потрогать кольцо. Кольца нет.

продолжение будет...

Теперь немного о кольце. Мне его подарил один бродячий цыган. Сначала хотел продать, а потом подарил, посмотрев на то, какой я оборванец. Я знал, что оно очень старое, и на нём начертаны символы бессмертия. Для окружающих – красивый узор из листьев и звёзд. Не знаю, откуда оно взялось в нашей стране. Да это и не важно. Оно было мне велико, но сделано из мягкого металла, так что я подвёл его под свой палец без проблем. Мне было тогда 15 лет, я жил у псевдоблагодетелей, которые и дали мне фамилию Кирнер. С условием, что я буду работать на них сутками и жить под лестницей их красивого дома. Иногда они допускали меня к столу. Когда их мальчик увидел кольцо и хотел забрать, мне пришлось подраться и сбежать из этого дома.

Когда-то я был быстрее, чем сейчас, да… В этот раз из дурдома сбежать не получится, это уж точно. Фридриху Кирнеру 52 года. У него дрожат руки. Он не сможет больше показать ни единого фокуса на ярмарке.

День третий.
Была ванна. Потом я был заперт снова в подвал. Но вёл себя хорошо, и вечером был переведён наверх. Там на меня нашло. Мне показалось, что кольцо здесь. Именно в этой комнате, где, кроме меня, находилось ещё несколько невменяемых пожилых умалишённых. Я ползал по полу, заглядывал всюду и твердил только: оно здесь! Умом понимал, что нет его, и я совершенно не представляю, где его искать сейчас. Видимо, я совсем помешался. Задел кого-то у стены, кто-то поднял оглушительный визг. Влетели двое, стянули меня ремнями и водворили в подвал. Нескоро я оттуда снова выйду, думается.

Я не хочу здесь думать о хорошем. О том, как хорошо было созерцать северное море при бледно-жёлтом закате. Как хорошо валяться в свежей сочной майской траве в развалинах и слушать, как неспешно течёт мимо время. О том, как я любил Софию. О Йозефе Карлсоне, который на время стал частью моей личности. Да вообще ни о чём не хочу я здесь вспоминать.

Карлсона я встретил на ярмарке, где, собственно, встречал всех, кто сыграл хоть какую-то роль в моей жизни. Он был весёлым. Опять не то слово. Его нельзя характеризовать простыми словами. Получится банальщина. А Карлсон банальным никогда не был. Он был примерно таким же ненормальным, как и я. Только я спокойный, а он был буйным. И при этом его никогда не запирали в дурдом. Он был свободным. Мы с ним таскались по всей стране со своими фокусами. О, это было весёлое времечко. Тварь тогда на время отстала от меня. У меня была София и то место, куда хотелось возвращаться снова и снова. Моя душа пела. Карлсон украл на базаре безделушку у одной богатой дамы. Нет, он не был вором. Ему было просто интересно, что будет. Шавки этой дамы гоняли нас потом по крышам всю ночь. А утром Карлсон нашёл комнаты, где разместилась дама, и подсунул ей её вещицу. А потом Карлсон погиб на войне.

Не знаю, сколько прошло дней. Я бы отмечал их на стене подвала, но не мог дотянуться до неё, так как был пристёгнут, как собака, короткой цепью к штырю посреди моей клетушки. Это чтобы не кидался на персонал. Как собака.
Когда меня снова вытащили наверх, я был ужасно измотан, грязен и худ. Да, эти руки больше никогда не смогут показывать фокусы. Это перекошенное шрамами лицо никогда больше не будет интересно устроителям аттракционов.
Мне показывали какие-то картинки, а я молчал. Иногда заваливался на пол. Они думали, что я придуряюсь, а это я от усталости.
Я привык думать в форме дневника. Всё запечатлевается в памяти, как дневник. С вырванными страницами.

- Как тебя зовут, мальчик? – неприятный мужчина натягивает улыбку на усталое лицо.
Представляю, как ему надоело возиться с беспризорниками, поступающими сотнями каждый месяц.
Позади него огромное окно, разделённое рамой на десятки квадратиков. За окном – слабый уличный свет ночных фонарей, которых почти нет в этом районе. Лучше здесь, чем там, где нет фонарей, лучше здесь… Свеча, стоящая перед мужчиной освещает его лицо странно, предавая ему сходство со страшной маской из театра.
Я сжимаюсь в тугой комок.
- Фридрих…
- Как твоя фамилия?
- Я не помню, - я не лгал.
- Как? А кто твои родители?
- Отец умер, а мать… её нет. Она исчезла… - последнее проговариваю еле слышно.
Мне страшно.
- Сколько тебе лет?
- Пять… Нет, шесть! Шесть.
Мужчина смотрит недобро и постоянно что-то пишет. А я не умею ни писать, ни читать. И считать я тоже не умею.
Потом меня ввели в общую комнату. Была ночь. Меня уложили. Но не спалось, так было страшно. Я не знал, что сейчас будет, но чувствовал. Я всегда предчувствую. Снова этот шелест рядом. И звон в голове, как будто что-то сломалось. Они окружили меня во тьме, как голодные шакалы. Эти… нянька называла их «старшие ребята». Что было потом я не помню. Моя жизнь – дневник с вырванными страницами.

- А у вас, Кирнер, что ассоциируется с выражениями «дом», «семья»?
- Ничего.
Первое моё слово в этом дурдоме. После меня снова спустили в подвал.

Голос сверху:
- В нашей лечебнице используются передовые методики лечения больных. Но только в то случае, если больные сами того желают.
Я не желаю. Я вообще ничего не хочу. Я собака.

Конец октября, Дрезден. Наш маленький милый дом на окраине. Кажется, мой второй день рождения. Ковёр из листьев во дворе. Холодный воздух. Отец ловит мать в объятия, и они начинают танец на ковре из листьев. Они смеются и любят друг друга. Они настоящие.

- Ну что? – я не слышу его голоса, но всегда чувствую, когда он обращается ко мне.
Я молчу.
- Что?! – он бесится.
Он ощетинился чёрными иглами вместо шерсти и вытаращил на меня оранжевые глаза. Взгляд кошки мягок и загадочен. А его взгляд тяжёл, холоден и колюч, как осколок льда. Он, скорее, человек, чем кот, всё-таки.
- Что, страшно тебе? – ухмыляется.
Он страшно похож на летучую мышь, когда строит гримасы.
- Нет, Митчелл, нет. Мне не страшно.
- Не смей! – кричит, - Не смей называть меня этим именем!!!
Бьёт меня. Мне всё равно, хоть его когти обжигают меня дикой болью. Я улыбаюсь.

Он восседает на полянке леса на древнем каменном идоле, от которого осталась одна белая голова. Ему лет 35-37. Высокий, красивый, улыбчивый человек с ясным умным взором. Его окружает стайка учеников. Старшему нет и 13-ти лет. Он показывает им гравюры, рассказывает то, что самому довелось узнать об устройстве этого мира. Они заглядывают ему в рот, они обожают его. Он любит их. Но больше он любит власть. Митчелл всегда любил власть. Что ты с собой сделал, Митчелл…

- Не смей!!! – тварь визжит и исчезает.
У меня нет сил. Устал.

Меня снова вытащили из подвала. Они решили, что я сам наношу себе эти раны на лице, и будет лучше, если я буду постоянно находиться на виду у персонала.
Нет смысла говорить здесь о том, что случилось в коридоре.
Меня не спустили в подвал, но привязали к койке. Всю ночь бредил кольцом.

Несколько дней ничего не происходит. Тварь не приходит, когда вокруг много людей. Я не сопротивляюсь, позволяю им делать со мной всё, что им вздумается. У меня появляется надежда, что я выйду отсюда живым.
Иногда становится так легко на душе, как тогда, в развалинах на подъезде к Берлину, когда София держала меня за руки и говорила, говорила что-то, а я не слушал, я был поглощён ей и моим к ней чувством. Она была настоящей. Ей богу, она отправилась бы со мной на край света, наплевав на приличия! А потом мы бесились в развалинах, играли, как дети. А потом София умерла. А я в дурдоме жил только ей, только мысли о ней заставляли меня находить в себе силы и выкарабкиваться. Я не знал, не чувствовал, что её нет. Потому что она и сейчас является самым НАСТОЯЩИМ человеком в моей жизни.

Лечебница находится на окраине. В каком городе, понятия не имею. Не помню. Они считают, что мне уже можно смотреть в окно. Вот, теперь я только этим и занимаюсь. Из окна виден довольно хилый лесок, который наводит только тоску. Но мне, как всем уже здесь известно, всё равно. Весна. Деревца зеленеют. А мне всё хочется НАСТОЯЩЕГО. Видимо, я и впрямь больной.
Настоящего леса, который полон тайн, мрака и сказок. В детстве я знал, как рождаются сказки, а сейчас забыл. Мне хочется видеть и знать того настоящего по имени учитель Митчелл. Он идёт ко мне, улыбается, протягивает мне обе руки. А вокруг живёт своей жизнью вековой лес. Я беру его за руки. Он больше не холодный и колючий, он тёплый, мягкий, живой, НАСТОЯЩИЙ.
- Здравствуй, Митчелл! Мы не виделись тысячу лет!
Снова это шелестение и звон, от которого бросает в дрожь. Красивые черты искажаются, лицо чернеет, он становится всё меньше, меньше, всё дальше…
- Не смей называть меня этим именем!!!
Меня опять привязали к кровати. Ведут со мной беседы, не знаю, о чём, так как не слушаю.
Дни тянутся медленно. Но мне это только кажется. Потому что снова настала зима. Я неизлечим. Это факт. И не на что надеяться. Нет смысла говорить о том, как проходят эти бесконечно повторяющиеся дни.

Они утверждают, что не брали кольцо. Кольца нет. НЕТ. Ничего нет.

Меня выпустили на исходе лета. Я даже не удивился. Я никогда ещё не был так спокоен. Я снова оказался в Дрездене. Или был там всё это время. Не знаю. Я сегодня видел закат над Эльбой, но он нисколько не согрел мою душу. Меня вылечили. Я здоровый. Ненастоящий. Думаю не о красках ночи, а о том, что мне негде жить. Этот город стал чужим мне. Моего маленького дома на окраине давно уж нет. Я неживой. Видимо, поэтому чёрная тварь не приходит ко мне более.

Отлично пишешь. Сравнение, конечно, не комплимент, но гораздо лучше некоторых профессиональных писателей.

спасибо, что выложил. Мне очень понравилось.

Вам спасибо, дорогие читатели!

еще давай! )

Продолжения не будет. Это всё. Читайте "Рассказы в стиле ХОРРОР" и "Психоз", если вас интересует моя проза. Удачи! )

Я поняла. Все равно писать скрипт придеться. MissionScript в данном случае. Хотя у меня где-то триггер тут был, и если его немного изменить то появление и изчезновение голограммы будет реализовываться просто.