Ярко светит солнце. Я иду по абсолютно сухому и чистому асфальту. Мимо меня проплывают небольшие дома и проезжают машины. Как будто пригород, а, возможно, и нет.
Так получилось, что каждые десять минут местность меняется – вместо домов остается лишь груда обломков, а вместо дороги и машин – пыльный ландшафт, простирающийся до горизонта, однообразие которого скрашивают, если не ухудшают, автозапчасти, где подплавленные, где – просто смятые.
По тротуару шел мужчина в желтом до пола плаще и вез коляску. Его плащ был из блестящего материала, и имел капюшон. По всей поверхности последнего торчали конусовидные выросты с круглыми набалдашниками – все того же ярко-желтого цвета. Я подошел к идущему – благо, двигался он крайне медленно.
Он остановился. Из-под капюшона на меня внимательно смотрело максимально усредненное мужское лицо совершенно неопределенного возраста. «Как будто все время недоедает» - подумал я, и поднял случайно выпавший из кармана куртки коробок спичек. «Спички – детям не игрушка», но я всегда любил эти нехитрые палочки с серой, дающие при чирканьи о коробок такой эффект. Плохих случаев еще никогда не случалось – я всегда аккуратен.
Он заинтересовался мной, а я - его коляской.
Этот, вполне обычный для ухода за детьми, предмет, был почти до краев заполнен водой – я подивился тому, с какой осторожностью нужно было везти коляску, чтоб она не расплескалась, ведь каждые 10 минут она ехала по доскам, щебню и кускам битого кирпича.
В воде, в легких, как пух, хлопьях серой кожи, ритмично, в такт движению волн, покачивалось тело младенца – в том же ритме, в котором мать убаюкивает своего ребенка на руках.
От созерцания этой картины меня отвлек голос мужчины в желтом:
- Я изображаю растение-росянку, знаешь такую? – он указал на свой капюшон, - Точнее, это она изображает меня.
И он рассмеялся. Более заразительного смеха я еще не слышал, и мы хохотали вместе минут пять, пока местность тихого пригорода вновь не сменилась на менее веселый ландшафт.
- Только росянка ловит мух, а я – пушистых птиц, – добавил он.
И действительно, каждый шарик, венчающий конус, был покрыт кристально чистой слизью – видимо, постоянно обновляемой. Между некоторыми из конусов виднелись налипшие перья, от чего порой казалось, что раньше этот капюшон служил домом какой-то крылатой твари.
- Вообще то я – гурман, - добавил он, - и обязательно тебя угощу. Да хоть той же дичью, если захочешь, хотя в последнее время ничего интересного не попадается. А захочешь – тоже гурманом сделаю. А это, - ничего не выражающее, и, можно сказать, отсутствующее лицо, кивнуло в сторону коляски, - это…
- Испортившийся продукт, как я понял?.. – докончил я за него.
- О, похоже, ты уже стал гурманом… Что ж, лучшего и желать не надо. Разрешишь пригласить тебя в гости? – последнее слово я не расслышал, а прочитал по губам, поскольку в это время мимо тротуара шумно проехала синяя, начищенная до блеска, машина и припарковалась у ближайшего дома. Из нее вышла крашеная брюнетка и зашла в дом.
- С удовольствием, – согласился я.
- Тогда пойдем. А этот продукт, - он кивнул в сторону коляски, - хоть и испортившийся, как ты верно заметил, а все же очень дорог мне. Потому и не расстаюсь, – при этих словах он мне подмигнул.

Его дом оказался соседним с тем, чьей хозяйкой была владелица синего авто. Которое, к слову, еще раз напомнило мне о себе, когда я споткнулся о ржавую запчасть с почти полностью слезшим покрытием цвета ультрамарин.
- Ну и дела нынче… - отозвался на это мой спутник, - Самому времени стало настолько некогда, что мир переживает две эпохи одновременно. Вот и лихорадит его. Но абсолютно ко всему ведь нельзя привыкнуть, правда? – он ослепительно улыбнулся.
- Правда, - согласился я, напоследок оглянулся на блестящий корпус автомобиля, минуту назад одной своей частью чуть не повредивший мне ногу, и зашел в прихожую, закрыв за собой тяжелую дверь.

Дом представлял собой владения респектабельного мужчины, любящего хорошую мебель из дерева. В-общем, было тепло красиво и уютно.
Только я успел оценить обстановку, как она опять сменилась – от стен осталось немногое, впрочем, что касается и всего остального. На полу – мелкое крошево из битого стекла и щепок, повсюду валялись обугленные доски, и прочие, непригодные по состоянию, материалы. Заметив относительно чистое пространство, я направился туда и сел.
- Садись не в этот угол, а под окно, - предупредил хозяин, - здесь через восемь минут будет стоять большой книжный шкаф, и тогда я не ручаюсь за сохранность твоего позвоночника, впрочем, как и всех остальных частей скелета тоже.
Я последовал его совету. Тем временем хозяин, так и не сняв плащ, ушел на кухню, где стояла плита (она не исчезала и не появлялась каждые 10 минут, как все остальное – это меня насторожило).
Обстановка из состояния всеобщего разрушения вновь приобрела прежний вид. Я направился к появившемуся шкафу. Количество книг поражало воображение. Взяв одну из них, довольно увесистую, я вновь сел на свое место под окном.
- Любишь латынь? – спросил вернувшийся с кухни хозяин.
- Уже нет, - ответил я, стряхнув с рук серый пепел и кинув в сторону вновь опустевшего угла обуглившуюся корку – то была обложка католической библии.
- Ну, давай тогда есть, – уверенно сказал он.
Мы обедали прямо на полу. Принимать пищу за лакированным столом с прекрасными резными ножками было бы, безусловно, приятнее, если бы каждый десяток минут он не превращался в груду обломков, разбросаных по всей комнате.
Видимо, заметив мой недоверчивый взгляд, брошенный в сторону кухни с не исчезающей плитой, хозяин решил пояснить:
- Просто плита всегда мне нужна, а вот все остальное – нет. В принципе, я и сам-то себе не нужен, но очень уж есть хочется, правда? – и он опять засмеялся своим заразительным смехом.
- Что это? Дичь? – спросил я, жуя.
- Не-ет – протянул он, - это лягушачьи лапки. Но не те, которыми во Франции кормят. Эта лягушка – ядовитая, но один я умею ее готовить. Это животное известно тем, что вынашивает своих детенышей прямо внутри кожи, в специальных ячейках, представляешь? Я не порчу тебе аппетит?
- Нисколько, - я бы чувствовал себя совсем счастливым человеком, если бы мягкий ковер вновь не сменился на щепку и стекло.
Мы долго молчали. Почему-то настроение у меня испортилось, хотя наелся я до отвала.
- Что-то ты погрустнел? – спросил хозяин.
- Мне вдруг пришло в голову, что как бы я сейчас ни плотно поел, в какой бы приятной компании ни был…- при этих словах лицо собеседника с желтым капюшоном на голове опять озарила улыбка, ослепляющая темнотой, а, возможно, светом. - Я же сейчас нахожусь в «нигде»…
- Ты тоже догадался, - печально произнес он, откинув маскарадного вида капюшон и обнажив необычную шевелюру. Собственно, это была пена, покрывающая шапкой всю голову и стекающая на плечи. Только не белая пена, а черная.
- Да, - сказал я, почувствовав вдруг ну уж совершенно неуместное в данной ситуации желание.
- Она в комнате первой слева по коридору, - не глядя, махнул рукой в сторону дверного проема хозяин. Вид его был, мягко говоря, расстроенный.
Я прошел в указанное помещение. Открыв минуту назад появившуюся дверь, я, как и ожидал, обнаружил там девушку.
У многих людей нет идеала красоты. У меня же он был. Он сидел сейчас передо мной и прекрасно меня понимал.
Она встала и подошла ко мне.
Ее серые глаза внезапно исчезли. Вместо них все углубление, находившееся ниже бровей, было заполнено жидкостью цвета пепла, растворенного в молоке. Она кивнула головой и легла на пол. Одежда исчезла следом за глазами.
И тут я заметил, что кожа на ее животе – вся в дырочках. Ровно того же диаметра, что и зубочистка. Но ей я не пользовался после еды, поэтому достал спички. В кармане джинс была зажигалка – я никогда не курил, - а из внутренних карманов куртки выглядывал комочек соломы с двумя палочками и кремень. Все принадлежности для того, чтобы сотворить огонь, у меня были.
Отчего-то стесняясь сам себя, я последовательно воткнул в ее кожу весь набор спичек, кроме одной. Серая жидкость заплескалась, и с уст девушки с анатомией продырявленной иголками куклы (не видел еще ни одной куклы, оставшейся целой после рук ребенка) сорвался тихий звук, мгновенно переросший в крик.
Я испугался ее рук – они потянулись ко мне, - и, чиркнув о коробок последнюю спичку, поджег остальные, торчащие из плоского живота.
Это было похоже на торт в день рождения. Только не кремовый торт, а целиком мясной.
Выражение ее бровей было ясным – она умоляла сбить пламя. Чего я, понятно, делать не стал. Зачем?
Поздно я догадался, что, видимо, приятная боль слишком резко перешла в сильную и обжигающую, что сейчас поглощает ее дергающееся тело.
Ощутив запах приготовляемой огнем плоти, я вспомнил вкус лягушачьего деликатеса. И бросился к двери, тут же исчезнувшей на моих глазах.
В гостиной все еще сидел хозяин. Я подошел к нему, наблюдая, как поблескивают пузырьки черной пены в лучах солнца.
Он улыбался мне, все так же ослепительно.
- Тогда подожги и меня! – радостным голосом воскликнул он, - Какая тебе разница, в обличье девушки с серыми глазами, или в виде старого дурака в желтом плаще, или вообще в виде еды будет твоя смерть? Все это слишком просто. Лучше сам стань своей смертью, а меня подожги. Я неудачник, друг мой.
Вот теперь в его голосе отчетливо слышались рыдания, как будто звуки плачущих детей, юношей, мужчин, женщин и стариков взяли вместе и усреднили между собой до голоса, издаваемого одним лишь существом.
- Хорошо, а куда я денусь?
- Куда захочешь. А вообще из «нигде» в «куда-то» попасть можно только через день своего рождения. Ты не обманешь, ты исполнишь мою просьбу?
- Да.
Я достал зажигалку. В поклоне гостеприимству этого хозяина поднес ее к нижнему краю плаща и открыл пламя. Искусственная ткань быстро вспыхнула. Одновременно в углу вновь возник шкаф, а рядом с происходящим появился овальный стол. Возникли и шторы на окнах, и тут же огонь перекинулся на них.
Против обычая всех поджигателей, удалялся я из дома медленно. Я просто не знал, куда мне идти.
Вслед из огня послышались крики: «Спасибо! Спасибо, друг!». Именно они меня и подстегнули.
Я выбежал на улицу и пошел в обратном направлении по кучкам угля и сплавившемуся стеклу.
Через несколько минут все дома появились вновь, а пыльную землю с торчащей арматурой и кусками асфальта заменил аккуратный тротуар и гладкая поверхность проезжей части со сверкающими разноцветными автомобилями. Синего припаркованного авто уже не было на месте.
А откуда я шел до того, как встретил Желтую Фигуру, назвавшую меня другом?
Так и не ответив на этот вопрос, я подошел к дому, единственному и всех, чья дверь была настежь открыта. Не дом – 2хэтажный домик.
Но чуть я ступил на порог, перед глазами предстала не маленькая прихожая, а длинный коридор – похожий на тот, какой появляется, если два зеркала поставить друг напротив друга. В коридоре было много дверей. У каждой из них была табличка с надписью.
Я нашел дверь с названием «A Room between the Rooms» и вошел.
Тут же дверь исчезла с петель, от стен (видимо, не несущих) остались лишь косяки. Но в углу стоял покосившийся остов кровати с пружинами. Я очень устал от этого, непонятного мне самому состояния и хотел спать. «Смертельно устал» - сказать было бы кощунственно, поскольку, очевидно, две смерти я умудрился поджечь, а одну даже съесть. Да и находился я нигде – или где, но в двух временах одновременно. А кто бы от такого не устал?
Итак, я сплю.
И вижу сон.
У меня день рождения, о чем, скромно поздравляя, оповещает меня моя дочь (никогда не хотел детей). Жена, с выцветшими от старости глазами, заботливо ставит на стол красивый торт с большим количеством свечек. Я задуваю все со второй попытки. Мы обедаем, я принимаю пищу, как делал это все «-десят» лет. В благодарность за вкусный праздничный обед я говорю теплые слова и глажу морщинистую руку своей, видимо, все еще горячо любимой, жены.
Затем дочь, - женщина лет тридцати, - предлагает мне погулять с моей внучкой.
Я – добрый дед.
Весна. Солнце. Нарядная коляска нежно-розового цвета, который мне очень нравится, тихо едет по выложенной камешками дорожке от дома, а затем – совсем неслышно – по гладкому тротуару. Лица внучки из-за многочисленных рюшечек и бантиков я не вижу, да и смысла в этом нет – в этом возрасте все одинаковые.
Вдруг на моем плече оказалась чья-то ладонь. Недовольно оглядываюсь на убийцу идиллии. Передо мной – парень лет 18-20, с приятным, но ничем не примечательным лицом. Несмотря на все заявления, что каждый человек уникален, можно было с уверенностью сказать, это лицо парня – среднестатистическое. Я заметил зажигалку, торчащую из кармана его джинс – скорее всего, он курит.
Он уже хотел что-то мне сказать, но из его куртки выпал предмет, который я разглядел лишь тогда, когда молодой человек поднял его.
Зачем ему спички, когда есть зажигалка, я так и не понял.