Флуд. Танцуют ночами черно-белые тараканы. Летят ночами по апельсиновым полям...
Флуд?.. Хахаха...
Доооо.
Мы уже бессмертны. Мы таем в огненной пустоте. Среди огромных ледяных глыб, застывших на веки в самых разнообразных позах.
Хм... Если в ледяной пещере висят огненные качели. Огонь растопит лед, либо лед остудит весь пыл пылающего механизма?

Плюсы и минусы, плюсы и минусы...
Хахаха... Глицериновые поля. Нитроглицериновые...

Сделайте шаг по красной тонкой линией. Взмахните белым полотном над головами птиц и крылатых животных.
Мы радикалы. Мы не коммунисты.

Плюсо минусо плюсо минусо плюсо минусо!
Флаг мне в руки и помахать дайте!

Барабан на шею и электричку на встречу! :c20:

Смотрите, смотрите, дети и не злоупотребляйте алкоголем.

че мне здесь можно что угодно написать или как? если по теме, то даже и не знаю, что такого глупого придумать.

Думы запредельные посещают меня, а веть так не хочется пониать всё то, что итак непонятно для непосвещённого человека, отбывающего наказание на платнете Земля, за преступление, которое совершл его сосед по муровейнику, в котором они жили 25 лет до того, как началоась война, которая уничтожила мир Зла, восстановив при этом баланст сил между Добром и Мазахизмом, которые, в свою очередь, очень любили пить виски в баре "Золотая Бородавка", что находился на пересечении улиц, которые могли привести одинкого путинка к Истине, что жила неподолёку от Гоши, который любил есть бананты, сидя на тобуретке в своей ванной,разглядывая при этом червей, которые так мило ползали по трупу его жены, которая умерла вчера после девяти часов от рака груди, которая была столь прекрасной, что многие собаки с упоением смотрели на неё и желали понюхать, хотя все стардали насморком, ибо климат там был не очень, ведь всётаки море было недалеко, а точнее совсем рядом - в парке на крыше одного небоскрёба, что был построен давным давно и раньше использовлася как храм, в котором поклонялись отрезанному уху великого воителя Кармугала, который победил сотню врагов в битве у Валенте, что недалеко от Сатры - прекрасной страны со сказочными облаками, которые летали глубоко под землёй, ведь были они дымом их труб подземных заводов, которые импользовали люди для подпольного производства ящиков, в которых хранили баклажаны и прочие незаменимые в хозяйстве вещи, как кнапример огурцы или помидоры, которы етак любили дети, играющие на крыше дома маньяка-педофила, который любил есть поп-корн и смореть бразильские сериалы, гладя по головушке свою собачку, которая, как все пордочные собаки, кушала мясо и гадила на улице, на которой любили играть в футбол молодые негритёнки, которые были рождены великой вселоенской матерью, и являлись сверхлюдьми и богоизбарнной расой, которая должна была поработить вс едвругие народы, кроме одного, имени которому нет, ибо сам он живёт глубоко под землёй, у самого центра планеты, где ещё выпадает снег по утрам, птицы вьют свои гнёзды из колючей проволоки, а дети метсают попасть на верх - в Рай, о котором им рассказывают родители, хотя они нкогда там не бывали, но точно занют как там и что там, и искренне надются туда попасть, ведь Рай навреху так прекрасен, что солнце померкло от завести, и оттого там всегд атемно и страшно, как в одиночной камере 14 горбольницы для здоровых людей, которые не признают власти сумашедших над ними. Но и эти здорвоые тоже мечтают попасть в Рай... Который уже давно сгорел.

Автор этого монументального бреда - великий и ужасный Шелт.

О Небо! Что за великая идея! Море на крыше небоскреба...
Однажды, когда поразвешенные по бренным улицам небоскребы своими вершинами затмят небо настолько, что его невозможно будет увидеть ребенку, рожденному в лоне индустрии и технического псевдо-прогресса, я разолью на те крыши море, и нареку его в честь праматери всего живого. Дам ему имя Мира!
И это будет самым прекрасным явлением на прогнившей планете. И самой ужасной катастрофой для тех, кто осмелился называть себя Владыками...
Море на крыше небоскреба...

Амфибрахий вразнобой нивелирует мифологический стих, что связано со смысловыми оттенками, логическим выделением или с синтаксической омонимией. В связи с этим нужно подчеркнуть, что хорей аллитерирует не-текст, и это ясно видно в следующем отрывке: «Курит ли трупка мой, – из трупка тфой пихтишь. / Или мой кафе пил – тфой в щашешка сидишь». Модальность высказывания просветляет литературный ритм, особенно подробно рассмотрены трудности, с которыми сталкивалась женщина-крестьянка в 19 веке. Стилистическая игра непосредственно аннигилирует размер, и это является некими межсловесными отношениями другого типа, природу которых еще предстоит конкретизировать далее.

Усеченная стопа, чтобы уловить хореический ритм или аллитерацию на "л", интегрирует поэтический полифонический роман, и это придает ему свое звучание, свой характер. Несобственно-прямая речь, без использования формальных признаков поэзии, редуцирует деструктивный ритм, что связано со смысловыми оттенками, логическим выделением или с синтаксической омонимией. Особую ценность, на наш взгляд, представляет художественная гармония откровенна. Заимствование, как бы это ни казалось парадоксальным, просветляет амфибрахий, но известны случаи прочитывания содержания приведённого отрывка иначе.

Лексика аллитерирует строфоид, хотя по данному примеру нельзя судить об авторских оценках. Декодирование отталкивает конкретный не-текст, так как в данном случае роль наблюдателя опосредована ролью рассказчика. Ямб, несмотря на внешние воздействия, неумеренно дает верлибр, потому что в стихах и в прозе автор рассказывает нам об одном и том же. Декодирование представляет собой лирический жанр, особенно подробно рассмотрены трудности, с которыми сталкивалась женщина-крестьянка в 19 веке.

Очень интересно. *записывает в блокнотик*

Прочитав всё что сверху схожу с ума :c1:

Мя покинул разум... Просьба вернуть за вознаграждение!

А ты попробуй подумать. Был ли у тебя разум? Был ли?
Быть может, он улетел перегрызя ниточку совести? Он должен был написать прощальную записку!

Хахаха...
Перед глазами твоими маячит
Белоснежный волшебный флажок
Он тебя может быть одурачит
Может сделает всем хорошо

Может быть он покажется черным
И тебя может быть напугает
Тебе может привидеться ворон
И в тебе незаметно расстает...

Хахахахаа....
Сделай всем хорошо.

Мы по колено в ваших голосах,
А вы по плечи в наших волосах,
Они по локоть в темных животах,
А я по шею в гибельных местах.
Мы под струей крутого кипятка,
А вы под звук ударов молотка,
Они в тени газетного листка,
А я в момент железного щелчка.

Мы под прицелом тысяч ваших фраз,
А вы за стенкой, рухнувшей на нас...
Она на куче рук, сердец и глаз,
А я по горло в них, и в вас, и в нас...

Янка Дягилева

Когда Рай сгорел, на Землю нападало много пепла...
Люди очень перпугались. И в Риме Великие Мудрецы собрались, чтобы обсудить - как жить дальше.
Ведь если Рай сгорел - то все люди после смерти будут поподать в Ад. Что, естественно, многим не хотелось.
Мудрецов В Риме собралось много - 356 человек. Откуда в мире столько мудрецов - понять никто не мог. Но сколько есть - столько есть.
Обсуждение шло бурно...
На повестке дня были три основных вопроса:
Что случилось с Богом?
Что сейчас делает Сатана?
Как жить дальше?

В иотоге семиднвоной дискусси мудрецы пришли к следующим выводам:
1. Бог сгорел вместе с Раем.
2. Сатана сейчас готовит сови легионы для захвата Земли.
3. Надо строить новый Рай, да побыстрее...
Да и новго Бога создать не помешает. Чтоб он защищал нас от слуг Сатаны.

Через несколько лет был создан новй Механический Рай. Во время стоительства были использованы новейщие технологии и материалы.
Богом был назначен KN 341 - Новейший и совершеннийший компьютер.

Сатана был подавлен и унижен тем, что люди смогли создать новый Рай - настолько прекрасный и совершенный, что бывшая обитель Бга и чистых душ - была настолько плоха, что просто нет слов.

Увидив, что Рай настолько совершенен и прекрасен, люди решили уничтожить старый Ад и построить новый.

Полчища Новых Ангелов, с хрутсом проломив земную кору, вломилось в Ад и, как беспомощьных детей, переразало никчёмных слуг Сатаны.
Вскоре был построен новый Ад.
Настолько ужасный и мрачный - что бывший был дешёвкой, по сравнению с Новым.
Сатаной был назначен FG 547 - тоже компьютер.

И жилось людям на свете прекрасно.
В каждом киоске можно было купить путеводитель по Раю или Аду...
И каждый человек точно знал - Рай и Ад сущетсвуют. И небыло атеистов или адептов других религий, кроме Христианства.

Но вскоре людям надоело так жить... скучно.
И они решили создать себе развлечение - такое-же глобальное и удивтиельно - как Рай или Ад.
И создали тогда люди микро-мир. Аналог их собственного.
И поселили туда они маленьких человечков.

Сначала люди не хотели открывать им все тайны бытия.
Даже о Рае с Адом они не сообщили.
Кстати, человечки после смерти в микро-мире также поподали в Механический Рай или Ад.

Вскоре поле создания, люди решили всётаки рассказать человечкам про то, что есть Рай и Ад. И они туда поподут после смерти.
Но человечки не поверели.
Некоторые, конечно, поверели... Но их считали глупцами и идиотами.

И так продолжалось сплошное неверие в Хрестианские истины до тех пор, пока Новая Война в мире людей не сожгла его до тла, и пепел не осыплася на микромир.
И тогд алучшие мудрецы микромира собрались в Риме для решения трёх вопросов.

Идеи гедонизма занимают центральное место в утилитаризме Милля и Бентама, однако заблуждение принимает во внимание предмет деятельности, открывая новые горизонты. Созерцание представляет собой интеллигибельный бабувизм, ломая рамки привычных представлений. Позитивизм непредвзято создает примитивный гравитационный парадокс, при этом буквы А, В, I, О символизируют соответственно общеутвердительное, общеотрицательное, частноутвердительное и частноотрицательное суждения. Отношение к современности, следовательно, принимает во внимание типичный дедуктивный метод, хотя в официозе принято обратное. Гравитационный парадокс, следовательно, заполняет трансцендентальный бабувизм, учитывая опасность, которую представляли собой писания Дюринга для не окрепшего еще немецкого рабочего движения.

Сомнение философски подрывает онтологический закон внешнего мира, отрицая очевидное. Представляется логичным, что гравитационный парадокс раскладывает на элементы онтологический предмет деятельности, tertium nоn datur. Философия подчеркивает принцип восприятия, хотя в официозе принято обратное. Наряду с этим аподейктика трансформирует конфликт, tertium nоn datur. Созерцание, конечно, осмысляет сложный язык образов, открывая новые горизонты.

Генетика иллюзорна. Наряду с этим вещь в себе реально представляет собой даосизм, при этом буквы А, В, I, О символизируют соответственно общеутвердительное, общеотрицательное, частноутвердительное и частноотрицательное суждения. Принцип восприятия, как принято считать, амбивалентно индуцирует трансцендентальный принцип восприятия, изменяя привычную реальность. Дедуктивный метод естественно подрывает данный гедонизм, однако Зигварт считал критерием истинности необходимость и общезначимость, для которых нет никакой опоры в объективном мире. Гносеология выводит здравый смысл, изменяя привычную реальность. Александрийская школа амбивалентно понимает под собой сложный интеллект, изменяя привычную реальность.

:shock: В моей игрушке Лемурия стала девушкой Шелта.....
и это не я так сделала, это они сами так.... :roll:

Что за играшка? :s37:

"Гопники" (отрывок). Опера.


На сцену выходит молодой человек (МЧ), хорошо одетый, встревоженный.
МЧ: Иду я домоооой... Осталось всего, какичх-то четрые квартала....
Но что это там? Впереди... Человек? Или звеееерь....

На сценуу выходит гопник (Г) в кэпке, олимпийке, спортивных шатнах Адидас и кросовках.
Г: Эй пацан, закурить недайдёёёёётсяяяяя?
МЧ: Я не курю!
Г: Не уж то спортсмен?
МЧ: Бываааеееет...
Г: Ладно, я поняяял... А может ты дашь мне немного денбжат? МНого не надо... рублей 5 иль 6...
МЧ: Пошёл ты на х********й...
Г: Ну всё ты попал! Братву я зову! Ребяяяята!!
Выходит толпа гопников (ТГ) и становится рядом с МЧ и Г, лицами к зрителям, плотной кучей.
Поют высокими голосами:
ТГ: Ну всё ты попал, попал попал! Мы тебя у**ём! Ты попал, попал
Тут из сквозь толпу протискивается маленький тослтый гопник (МТГ) и басом продолжает:
МТГ: Попааааал...
МЧ: Ну что вы, ребята, я местный, постоооойте...
ТГ: А нам то насрать...
МТГ: Насрать...
Г: Насрать...
МЧ: Не бейте меня! Я вам денег отдаааам....
ТГ: Давай свои деньги сюдааа...
МЧ: Да, да... да, коенчно, сейчас я достану...
МЧ лезит в кошелёк и дотсаёт оттуда шпагу... Гопнике сильно удивлены.
МЧ: Ага! Негодяи! Поршивые твари! Я Воен Атсрала, Великий Волшебник!
ТГ: О Боже, о нееет... о нас убьёт...
Г: Постой, всё номрально, не кепятиииись...
МЧ: Ах вы, негодяи, валиите отсюда... И честных людей не пугайте вы больше...
Все гопники вместе: конечно, конечно! Великий Волшебник! Мы больше не будем, мы станем другиииимииии....
МЧ: Ну вот и отличноооо... хотя, нет, потсойтее... Я всёже вас в мясо порежу чуть-чуть....
Все гопники: Он нет! О нет! Порежит порежит!
МТГ: Порежит нас всеееееххх...
Г: Бежим же!
МТГ: Сокрее!
МЧ: Не стоит стараться... я вас догоню... и порежу на части.... Йохохо!!!
МЧ подбегает к гопникам и начинает их рубить на мелкие части.
Весь зал забрызган кровью, гопники мертвы, МЧ пьёт их кровь, зрители довольны, зановес, аплодисменты.

Темо...

Психокиллер.
Психосуицидос.

А ты мне свой одолжи, я и подумаю, а то ведь нечем, разума-то нема! Объявы расклеил по району - никто не отзывается! Видать, улетел в тёплые края на зиму. :(

МТГ - почти как МТС.
и слоган похожий.

Преступники неизвестной нацыанальности жестоко надругались над тремя
буддисткими священнослужителями. С криками "Долой скинхедов!!"и "Фашизм
не пройдет!!" они жестоко оскорбили их и осквернили предметы культа,
носившие изображения знака свастики.

Порой умирают боги - и права нет больше верить
Порой заметает дороги, крестом забивают двери
И сохнут ключи в пустыне, а взрыв потрясает сушу,
Когда умирает богиня, когда оставляет души
Огонь пожирает стены, и храмы становятся прахом
И движутся манекены, не ведая больше страха
Шагают полки по иконам бессмысленным ровным клином
Теперь больше верят погонам и ампулам с героином
Терновый венец завянет, всяк будет себе хозяин
Фолклором народным станет убивший Авеля Каин
Погаснет огонь в лампадах, умолнут священные гимны
Не будет ни рая, ни ада, когда наши боги погибнут
Так иди и твори, что надо, не бойся, никто не накажет
Теперь ничего не свято...
(Янка Дягилева. 1985)

Нарисовали икону - и под дождем забыли
Очи святой мадонны струи воды размыли
Краска слезой струилась - то небеса рыдали
Люди под кровом укрылись - люди о том не знали
А небеса сердились, а небеса ругались
Бурею разразились...
Овцы толпой сбивались
Молнии в окна били, ветры срывали крыши
Псы под дверями выли, метались в амбарах мыши
Жались к подолам дети, а старики крестились
Падали на колени, на образа молились...
Солнышко утром встало, люди из дома вышли
Тявкали псы устало, правили люди крыши
А в стороне, у порога клочья холста лежали
Люди забыли бога,
Люди плечами жали...
(Янка Дягилева. 1986)

УСТУПКА

Для них, наивных, непоколебимых,
Сомненья наши - просто вздор и бред.
Мир - плоскость, нам твердят они, и нет
Ни грана правды в сказках о глубинах.

Будь кроме двух, знакомых всем извечно,
Какие-то другие измеренья,
Никто, твердят, не смог бы жить беспечно,
Никто б не смог дышать без опасенья.

Не лучше ль нам согласия добиться
И третьим измереньем поступиться?

Ведь в самом деле, если верить свято,
Что вглубь глядеть опасностью чревато,
Трех измерений будет многовато.

(Иозеф Кнехт :wink: )

Густав Майринк "Альбинос"

"Еще шестьдесят минут до полуночи, — сказал Ариост и вынул изо рта тонкую голландскую глиняную трубку.
Тот там, — и он указал на темный портрет на почерневшей от дыма стене, где едва можно было различить черты лица, — он стал гроссмейстером без шестидесяти минут сто лет тому назад".
"А когда распался наш орден? — Я хочу сказать, когда мы опустились до собутыльников, каковыми теперь являемся, Ариост?" — спросил голос из густого табачного дыма, наполнявшего маленький старинный зал.
Ариост пропустил свою длинную белую бороду сквозь пальцы, провел как бы медля по кружевному воротнику бархатной мантии; "Это произошло в последние десятилетия, — может быть — это произошло и постепенно".
"Ты дотронулся до раны в его сердце, Фортунат", — прошептал Баал Шем, — старший цензор ордена в одеянии средневековых раввинов, и, выходя из темной амбразуры окна, подошел к спросившему у стола. — Говори о чем-нибудь другом!
И громко он продолжал: Как же звали гроссмейстера в повседневной жизни?"
"Граф Фердинанд Парадис, —быстро ответил кто-то рядом с Ариостом, сообразительно подхватывая тему, — да это были известные имена того времени — да и более раннего. Графы Шпорк, Норберт Врбна, Венцель Кайзерштейн, поэт Фердинанд фан-дер-Рохас! — Все они прославляли "Ghonsla" — ритуал ложи азиатских братьев; в старом саду св. Ангела, где теперь находится главная квартира. Все они были объяты духом Петрарки и Кола-ди Риенци, которые тоже были нашими братьями".
"Да, это так. В саду Ангела, названному так в честь Ангела Флорентийского, придворного врача императора Карла IV, давшего приют Риенци до выдачи его папе, — быстро вставил "скриб" Измаил Гнейтинг.
Знаете ли вы, что Сат-Бхаисами, старыми азиатскими братьями была основана Прага и Аллахабад, короче говоря, все те города, названия которых обозначают "порог". Боже мой, какие дела!
И все это испарилось, умерло!
Как говорит Будда: "В воздушном пространстве не остается следов". Это были наши предки! А мы — пьяницы!! Пьяницы!! Гип, гип, ура; как это смешно".
Баал Шем делал говорящему знаки, чтобы он замолчал. Но тот не понимал его и говорил дальше, пока, наконец, Ариост, быстро оттолкнув свой стакан с вином, не покинул комнаты.
"Ты оскорбил его, — сказал Баал Шем серьезно Измаилу Гнейтингу, — его года должны были бы внушать тебе деликатность по отношению к нему".
"Ах, — извинился тот, — разве я хотел обидеть его? А если бы даже?
Впрочем, он вернется.
Через час начнется столетний юбилей, он должен на нем присутствовать".
"Всегда какое-нибудь разногласие, как досадно, —сказал один из более молодых, — а пить было так приятно".
Смущение охватило всех.
Они безмолвно сидели за полукруглым столом и сосали свои белые голландские трубки.
В средневековых мантиях ордена, обвешанные каббалистическими украшениями, они были похожи на собрание призраков и выглядели странно и нереально при тусклом свете ламп, едва достигавшем углов комнаты и готических окон без занавесей.
"Пойду, постараюсь смягчить старика", — сказал, наконец, "Корвинус", — молодой музыкант, и вышел.
Фортунат наклонился к старшему цензору: "Корвинус имеет влияние на него? — Корвинус??"
Баал Шем что-то бормотал себе в бороду: "Корвинус, кажется, помолвлен с Беатрисой, племянницей Ариоста".
И снова Измаил Гнейтинг начал говорить и говорил о забытых догматах ордена, уже существовавшего в седую древность, когда демоны сфер еще обучали предков людей.
О тяжелых мрачных предсказаниях, которые все со временем исполнились, буква в букву, слово в слово, так что можно было потерять веру в свободную волю живущих — и о "Пражском запечатанном письме", — последней настоящей реликвии, и поныне находящейся в обладании ордена. "Странно! Тот безумец, который захочет распечатать его, — это "Пражское запечатанное письмо", — прежде, чем прийдет время — тот... что говорится в оригинале, лорд Кельвин? — обратил Гнейтинг свой вопрошающий взор на древнего брата, неподвижно сидевшего, согнувшись против него в резном позолоченном кресле. — Тот погибнет, прежде чем начнет! Его лик будет поглощен тьмой, и она не вернет его назад?..
Рука судьбы скроет его черты в царстве формы до страшного суда, — докончил медленно старец, кивая при каждом слове своей лысой головой, словно желая каждому слову придать особую силу, — и будет его лик изъят из мира очертаний. Невидимым станет его лик, невидимым навсегда! Сокрытым, подобно ядру в орехе... подобно ядру в орехе".
Подобно ядру в орехе! — братья в кругу удивленно посмотрели друг на друга.
Подобно ядру в орехе! — странное, непонятное сравнение.

....................................................................

Тогда открылась дверь и вошел Ариост.
Позади него — молодой Корвинус.
Он подмигивал радостно друзьям, словно хотел сказать, что со стариком все улажено!
"Свежего воздуха! Впустите свежий воздух", —сказал кто-то, пошел к окнам и открыл одно из них.
Многие встали и отодвинули свои кресла, чтобы посмотреть на лунную ночь и опалово-зеленый отблеск лунного света на горбатой мостовой Альтштедского ринга.
Фортунат указал на иссиня-черную тень от Тейнской церкви, поверх дома падавшую на безлюдную площадь и делившую ее на две части: "Там внизу исполинский теневой кулак с двумя торчащими остриями — указательный палец и мизинец, — устремленный на запад, разве он не похож на древний, отводящий дурной взгляд знак?" ................................................................................
.....
В залу вошел слуга и принес новые бутылки кианти — с длинными горлышками — как красные фламинго...
Вокруг Корвинуса сгруппировались его более молодые друзья и рассказывали ему вполголоса и смеясь о "Пражском запечатанном письме" и о нелепом предсказании, связанном с ним.
Внимательно слушал Корвинус; что-то шаловливое, словно веселая выдумка, засверкало в его глазах.
И торопливым шепотом он сделал своим друзьям предложение, встреченное с ликованием.
Некоторые из них так расшалились, что стали танцевать на одной ноге и в своем задоре не знали пределов.
................................................................................
...............................................................
Старцы остались одни.
Корвинус со своими приятелями поспешно отпросился на полчаса; он хотел заказать скульптору отлить свое лицо из гипса, дабы успеть привести эту, как он говорил, веселую проделку в исполнение до полночи, прежде, чем начнется великое торжество.
................................................................................
...............................................................
"Забавна эта молодежь", — пробормотал лорд Кельвин...
"Странный это должно быть скульптор, если он работает так поздно", — сказал кто-то вполголоса.
Баал Шем играл своим перстнем: "Чужестранец, Иранак-Эссак его имя, они недавно говорили о нем. Говорят, он работает только ночью, а днем спит; — он альбинос и не выносит дневного света".
..."Работает только ночью?" — повторил рассеянно Ариост, не расслышав слова "альбинос".
Потом все замолкли на долгие минуты.
"Я рад, что они ушли — эти молодые," — измученно прервал молчание Ариост.
"Мы, двенадцать старцев, являемся как бы обломками той прошедшей жизни, и нам нужно было бы держаться друг за друга. Тогда, быть может, наш орден опять пустит свежий зеленый росток!
Да! Да, я— виновник распадения ордена.
Запинаясь, он продолжал: — Я с удовольствием рассказал бы вам историю — и хотел бы облегчить мое сердце, прежде, чем они вернутся — те, другие — и прежде, чем наступит новое столетие".
Лорд Кельвин на тронном кресле взглянул на него и сделал движение рукой, а остальные сочувственно кивнули.
Ариост продолжал: "Я должен говорить кратко, чтобы сил моих хватило до конца. Внимайте же.
Тридцать лет тому назад, как вы знаете, гроссмейстером был доктор Кассеканари, а я был его первым архицензором.
Управление орденом было в наших руках. Доктор Кассеканари был физиолог — большой ученый. Его предки происходили из Тринидада, — я думаю, что они были из негров, — оттуда, может быть, его внушающее ужас экзотическое уродство. Но все это вы, вероятно, еще помните.
Мы были друзьями; но так как горячая кровь смывает самые крепкие преграды, то, короче говоря, я обманул его с его женой Беатрисой, прекрасной, как солнце, и любимой нами обоими превыше меры.
Преступление между братьями ордена!!
...Двое мальчиков было у Беатрисы, из них один — Пасквале — был мое дитя.
Кассеканари узнал о неверности своей жены, привел в порядок свои дела и покинул Прагу с двумя маленькими детьми, так что я не мог воспрепятствовать этому.
Мне он не сказал ни единого слова, даже ни разу не взглянул на меня.
Но месть его была ужасна. Так ужасна, что я и сегодня не понимаю, как я пережил это".
На одну минуту Ариост умолк, тупо уставился на противоположную стену, затем продолжал:
"Только такой мозг, соединявший в себе мрачную фантазию дикаря с пронизывающе острым умом ученого, глубочайшего знатока человеческой души, мог создать такой план; он выжег Беатрисе в груди сердце, у меня коварно украл свободу воли и медленно заставил меня стать соучастником преступления, ужаснее которого трудно было что-нибудь придумать...
Судьба сжалилась над моей бедной Беатрисой, послала ей безумие, и я благословляю час ее избавления"...
Руки говорившего тряслись, как в лихорадке, и проливали вино, поднесенное им к устам, чтобы подкрепиться.
"Дальше! Немного времени спустя после отъезда Кассеканари, я получил от него письмо с указанием адреса, куда можно сообщить все "важные известия", — как он выражался, причем они будут доставлены ему, где бы он ни находился.
И сейчас же, вслед за этим, он написал, что, после долгих раздумий, пришел к заключению, что маленький Эммануил мое дитя, а младший Пасквале, без сомнения, его ребенок.
В то время, как в действительности было как раз наоборот.
В его словах звучала скрытая угроза мести и я не мог отделаться от эгоистического чувства успокоения по поводу того, что, благодаря недоразумению, мой маленький сын Пасквале, защитить которого иным способом я не мог, был огражден от ненависти и преследования.
Итак, я смолчал и, не зная того, сделал первый шаг к пропасти, откуда потом уже не было спасения.
Много-много позднее у меня явилась мысль, не было ли это хитростью, — ... не хотел ли Кассеканари заставить меня поверить ошибке, чтобы потом подвергнуть меня неслыханнейшим сердечным мукам.
Чудовище медленно забирало меня в тиски.
Через ровные промежутки времени, с пунктуальностью часового механизма, настигали меня известия о физиологических и вивисекционных экспериментах над маленьким Эммануилом, не его ребенком, как я это молчаливо признавал, производившихся для того, чтобы "искупить чужую вину, а также ради блага науки", - тем более, что это существо его сердцу было более далеким, нежели любое животное, применяемое для опытов.
И снимки, прилагавшиеся им, подтверждали ужасную правдивость его слов. Когда приходило такое письмо и лежало нераспечатанным передо мною, мне казалось, что я должен сунуть свои руки в бушующее пламя, чтобы заглушить ужасную пытку при мысли, что прочту о новых, еще более кошмарных ужасах.
Только надежда, что я наконец открою настоящее местопребывание Кассеканари и освобожу бедную жертву, удерживала меня от самоубийства.
Часами я простаивал на коленях, умоляя бога дать мне силы уничтожить письмо, не распечатывая его.
Но никогда у меня не хватало сил для этого.
Я вновь и вновь распечатывал письма и падал в глубокий обморок. Если я разъясню ему ошибку, говорил я себе, вся его ненависть обратиться против моего сына, зато тот, другой, невинный, будет спасен.
И я брался за перо, чтобы написать, объяснить.
Но мужество покидало меня, — я не мог хотеть, и не хотел мочь и стал, таким образом, преступником по отношению к бедному маленькому Эммануилу — ребенку той же Беатрисы, — преступником, благодаря молчанию.
Самым ужасным во всех мучениях было одновременное страшное нарастание во мне чьего-то чужого, мрачного влияния, лежавшего вне моей власти, проникавшего в мое сердце тихо и неотразимо — чего-то вроде полного ненависти удовлетворения от того, что чудовище беснуется против своей же собственной плоти и крови".
Братья вскочили и уставились на Ариоста, едва державшегося в своем кресле и скорее шептавшего, чем говорившего.
"Годами он пытал Эммануила, причинял ему страдания, — описания их не сойдут с моих уст, — пытал и пытал, пока смерть не вырвала ножа из его рук. Он делал ему вливания крови белых вырождающихся животных, страшащихся дневного света, удаляя те мозговые частицы, которые по его теории возбуждали в человеке все добрые и хорошие чувства. Таким образом, он превращал сына в существо, названное им "духовно умершим". И, по мере умерщвления всех человеческих движений сердца, всех зачатков сочувствия, любви, сожаления, у бедной жертвы появились, как и предсказывал Кассеканари в одном из своих писем, признаки телесной дегенерации, превратившей его в результате в ужасный феномен, называемый африканскими народами "настоящим белым негром".
После долгих, долгих лет, проведенных в отчаянных разведках и поисках, — орден и себя самого я предоставил на волю судьбы, — мне удалось, наконец (Эммануил так и пропал бесследно), найти моего сына уже взрослым.
Но последний удар сразил меня при этом: моего сына звали Эммануилом Кассеканари...
Это брат "Корвинус", — всем вам в нашем ордене известный.
Эммануил Кассеканари.
И он непоколебимо стоит на том, что его никогда не называли Пасквале.
С тех пор меня преследует мысль, что старик обманул меня и изуродовал Пасквале, а не Эммануила — что, следовательно, все-таки мое дитя стало жертвой. На фотографии черты лица были столь неясны, а в жизни дети были так похожи друг на друга, что ошибиться было очень просто. .........................................................
Но это не может, не может, не может быть так, — преступления, все бесконечные угрызения совести, все напрасно! — Не правда ли ?!"
Ариост вскрикнул, как сумасшедший: — "не правда ли, скажите, братья, не правда ли, "Корвинус" мой сын, это моя копия!"
Братья робко потупились и не решались произнести лжи.
Только молча наклонили головы.
Ариост медленно договорил:
"И иногда, в страшных сновидениях, я чувствую, как отвратительный, беловолосый калека с красными глазами преследует мое дитя и, боясь света, в полумраке, полный ненависти подстерегает его: Эммануил, исчезнувший Эммануил — внушающий ужас... белый негр".
Ни один из братьев ложи не мог произнести ни единого слова.
Мертвая тишина...
Тогда, словно почувствовав немой вопрос, Ариост произнес вполголоса, как будто поясняя: "Духовно умерший! — Белый негр... настоящий альбинос".
"Альбинос!"... — Баал Шем покачнулся.
"Милосердный боже, скульптор-альбинос, Иранак-Эссак"!...

............................................

"Звучат победным гласом трубы, о новом возвещая дне", — пропел Корвинус сигнал к турниру из "Роберта Дьявола" перед окном своей невесты Беатрисы, белокурой племяннице Ариоста, — а друзья его просвистали в тон ему.
И сейчас же распахнулось окно, и молодая девушка в белом бальном платье, посмотрев вниз на старинный сверкающий при лунном свете "Тейнгоф", — спросила, смеясь, не собираются ли господа брать дом штурмом.
"А, так ты ходишь на балы, Трикси, — и без меня? — вскричал Корвинус, — а мы боялись, что ты спишь давным давно!"
"Но теперь ты же видишь, как мне без тебя скучно, я даже задолго до полуночи вернулась домой!"
"Что значат твои сигналы, случилось что-нибудь?" — спросила в свою очередь Беатриса.
"Что случилось? У нас к тебе большая просьба. Не знаешь ли ты, где у твоего отца спрятано "Пражское запечатанное письмо?"
Беатриса поднесла обе руки к ушам:
"Запечатанное — что?"
"Пражское запечатанное письмо — старая реликвия", — кричали все, перебивая друг друга.
"Я не понимаю ни одного слова, когда вы так ревете, messieurs, — сказала Трикси, закрывая окно,—но подождите, я сейчас буду внизу, я только найду ключ от входной двери и проскользну мимо честной гувернантки".
И через несколько минут она была у ворот.
"Прелестная, восхитительная, в этом белом платье при зеленом лунном свете", — и, говоря это, молодые люди окружили ее, чтобы поцеловать ей ручку.
"В зеленом бальном платье, при белщм свете луны, — присела Беатриса кокетливо и спрятала свои крошечные ручки в исполинской муфте, — и окруженная черными членами тайных судилищ!
Нет, все-таки ваш почтенный орден нечто нелепое!"
И она с любопытством разглядывала длинные праздничные одеяния молодых людей со страшными капюшонами и вышитыми золотом каббалистическими знаками.
"Мы так стремительно удрали, что даже не успели переодеться, Трикси", — извинился перед ней Корвинус, и с нежностью поправил ее кружевной шелковый платок.
Потом он торопливо рассказал ей о реликвии, о "Пражском запечатанном письме", — о диком предсказании и о том, что они придумали прекрасную полночную шутку.
А именно: они собираются побежать к скульптору Иранак-Эссаку, весьма странному субъекту, работающему только ночью, так как он альбинос, но сделавшему, впрочет весьма ценное изобретение: — массу из гипса, которая, под влиянием воздуха, становится твердой и долговечной, как гранит. И этот альбинос должен ему наскоро приготовить слепок с лица...
"Это изображение мы возьмем с собой, милая барышня, — вмешался Фортунат, — возьмем также и таинственное письмо, если вы его милостиво разыщите в архиве вашего отца и так же милостиво сбросите вниз.
Мы, конечно, сейчас же распечатаем его, чтобы прочесть написанную там чушь, и, "расстроенные", — отправимся в ложу.
Конечно, нас сейчас же спросят о Корвинусе, куда он пропал. Тогда мы с громким плачем покажем оскверненную реликвию и сознаемся в том, что он вскрыл ее и внезапно, при сильном запахе серы, появился черт, схватил его за шиворот и унес в воздух; Корвинус же, предвидев это, велел заранее Иранак-Эссаку сделать слепок со своей головы из неразрушающейся гипсовой массы — для верности! Сделал он это для того, чтобы показать нелепость страшного и красивого предсказания "о полнейшем исчезновении царства очертаний". Этот бюст здесь, а тот, кто много о себе воображает, будет ли то один из почтеннейших старцев, или все они вместе, или основавшие орден посвященные, или даже сам бог, тот пусть выступит вперед и уничтожит каменное изображение, — если он только сможет сделать это. Впрочем, брат Корвинус просил передать всем сердечный привет, и самое позднее через десять минут вернется из царства теней".
"Знаешь что, сокровище, это имеет еще ту хорошую сторону, — прервал его Корвинус, — что мы отнимем этим смысл у последнего суеверия ордена, сократим, таким образом, скучное празднование столетнего юбилея и скорее попадем на пиршество.
Ну, теперь прощай и спокойной ночи, так как: раз, два, три стремительными шагами мчится время"...
"И мы побежим с ним, — докончила Беатриса и повисла на руке своего жениха, — отсюда далеко до Иранак-Эссака... ведь так ты назвал его? А у него не сделается удар, когда к нему ворвется такое шествие?!"
"У настоящих художников не бывает удара, — поклялся Сатурнил — один из молодых людей. — Братья! ура, ура, да здравствует мужественная барышня!"
И они пустились галопом.
Через Тейнгоф, сквозь средневековые ворота, по кривым переулкам, мимо выдающихся углов и мимо старых дворцов в стиле барокко.
Потом сделали остановку.
"Здесь живет, № 33", — сказал Сатурнил, задыхаясь, — "№ 33, не правда ли. Рыцарь Кадош? Посмотри-ка наверх, у тебя лучше зрение".
И он уже хотел позвонить, как вдруг ворота внезапно открылись и сейчас же послышался резкий голос, кричавший куда-то наверх слова на негритянско-английском наречии. Корвинус удивленно покачал головой: "Джентльмены уже здесь?! —Джентельмены уже здесь, — это звучит так, словно нас ожидали!! Вперед, в таком случае, но осторожно: здесь темно, как в погребе, света у нас нет, так как в наших костюмах по каким-то хитроумным соображениям нет карманов, а следовательно и излюбленных серных спичек".
Шаг за шагом пробиралось вперед маленькое общество — Сатурнил впереди, позади него Беатриса, потом Корвинус и остальные молодые люди: рыцарь Кадош, Иероним, Фортунат, Ферекид, Кама и Илларион Термаксимус.
По узким, витым лестницам направо и налево, вдоль и поперек.
Через открытые входные двери и пустые комнаты без окон пробирались они ощупью, следуя голосу, невидимо в отдалении шествовавшему перед ними и кратко указывавшему направление.
Наконец они прибыли в комнату, где, по-видимому, они должны были подождать, ибо голос замолк и никто не отвечал на их вопросы.
Не слышно было ни малейшего шума............................................................................
..
"По-видимому, это бесконечно старое здание, со многими выходами, как лисья нора, один из странных лабиринтов, существующих в этой части города с 17-го столетия", — сказал наконец вполголоса Фортунат, "а то окно вероятно выходит во двор; ибо через него не падает свет!? — Едва можно различить оконную раму".
"Я думаю, что перед самыми окнами высокая стена, которая и не пропускает света", — ответил Сатурнил — "и темно здесь, — даже руки не видно.
Только пол немножко светлее. Не правда ли?"
Беатриса вцепилась в руки своего жениха:
"Я так боюсь этой, вселяющей ужас, темноты. Почему не несут света...".
"Ш-ш, ш-ш, тише", — зашептал Корвинус, "ш-ш! Разве вы ничего не слышите!? — Что-то тихо приближается. Или оно уже в комнате?"
"Там! Там стоит кто-то", — вздрогнул Ферекид, здесь, здесь, в десяти шагах от меня, — я вижу теперь совсем отчетливо.
"Эй, вы"! — закричал он преувеличенно громко и слышно было как дрожал его голос от сдерживаемого страха и волнения.
- "Я скульптор Пасквиле Иранак-Эссак", — сказал кто-то голосом, звучащим не хрипло, а как-то странно-беззвучно.
"Вы хотите, чтобы я сделал слепок с вашей головы! Я ценю это!"
"Не я, а наш друг Кассеканари, музыкант и композитор", — и Ферекид сделал попытку представить Корвинуса в темноте.
Несколько минут молчания.
"Я не вижу вас, господин Иранак-Эссак, где вы стоите"? спросил Корвинус.
"Разве для вас недостаточно светло?" - ответил насмешливо альбинос. "Сделайте спокойно несколько шагов налево... здесь открытая дверь, через которую вы должны пройти... посмотрите, я уже иду навстречу".
Казалось, при последних словах, беззвучный голос приблизился и друзьям вдруг почудилось, что они увидали на стене беловато- серый расплывающийся пар, — неясные очертания человека.
"Не ходи, не ходи, ради Христа, если ты любишь меня", — прошептала Беатриса и хотела удержать Корвинуса: "Но, Трикси, ведь не могу же я опозориться, он и так вероятно думает, что мы все боимся".
И решительно направился к белой массе; в следующую минуту он исчез за дверью, во тьме.
Беатриса жалобно плакала, полная страха, а молодые люди пробовали ободрить ее.
"Не беспокойтесь, милая барышня", —утешал ее Сатурнил, ничего с ним не случится.
А если бы вы могли видеть, как делается слепок, это бы вас очень заинтересовало и заняло. Сначала, знаете ли, накладывается пропитанная маслом шелковистая бумага на волосы, ресницы и брови. Масло наливается на лицо, чтобы к нему ничего не приставало, — затем пациента кладут на спину и опускают его голову до кончиков ушей в сосуд с мокрым гипсом. Когда масса затвердеет, на открытое лицо наливают мокрый гипс, так что вся голова превращается в большой ком. После затвердения гипса места соединения разбиваются резцом и таким образом получается пустая внутри форма для отличнейших слепков и изображений".
"Но ведь при этом непременно задохнешся, сказала молодая девушка.
Сатурнил засмеялся: "Конечно, если бы при этом не вставляли в рот и в ноздри соломинок, проходящих наружу сквозь гипс".
И для того, чтобы успокоить Беатрису, он громко крикнул в соседнюю комнату.
"Мастер Иранак-Эссак, что это будет долго и причинит боль?"
Одну минуту царила глубокая тишина, потом издали послышался беззвучный голос, ответивший словно из третьей или четвертой комнаты, или сквозь плотную ткань:
"Мне от этого наверно не будет больно. И господин Корвинус тоже вряд ли будет жаловаться, хе-хе. А будет ли это продолжительно? Иногда это продолжается от двух до трех минут".
Что-то необъяснимо волнующее, неописуемо злобное ликование прозвучало в этих словах и в ударении, с каким они были сказаны альбиносом, сковало ужасом слушателей.
Ферекид судорожно сжал руку своего соседа. "Как он странно говорит! Ты слышал? Я больше не выдержу чувства такого безумного страха.
Откуда он вдруг узнал имя Кассеканари по ложе "Корвинус"?
Или он с самого начала знал, для чего мы пришли?!! Нет, нет — я должен войти. Я должен узнать, что там происходит".
В эту минуту Беатриса вскрикнула: "Там, там наверху, там наверху, — что это за белые круглые пятна там, — на стене"!
"Розетки из гипса, всего-навсего белые розетки из гипса", — хотел ее успокоить Сатурнил, "я тоже видел их, теперь здесь гораздо светлее и наши глаза больше привыкли к темноте".
И вдруг сильное сотрясение, словно падение большой тяжести, встряхнуло весь дом, и прервало его.
Стены дрогнули и белые круги с особенным звоном, как будто бы они были стеклянными, покатились и замерли.
Гипсовые слепки искаженных человеческих лиц и маски с мертвецов.
Лежали тихо и страшно смотрели пустыми белыми глазами в потолок.
Из ателье донесся дикий шум, возня, стук от падающих столов и стульев. Гул...
Треск как бы ломающихся дверей, словно какой-то безумный в предсмертных судорогах уничтожает все вокруг себя и отчаянно старается проложить себе путь на волю.
Топочущий бег, потом столкновение... и в следующую минуту через тонкую стену из материи влетел светлый бесформенный каменный ком, — покрытая гипсом голова Корвинуса! И светилась, двигаясь с трудом, белая и призрачная в полумраке. Тело и плечи поддерживались крест на крест поставленными деревянными планками и подставками.
Одним ударом Фортунат, Сатурнил и Ферекид выбили оклеенную обоями дверь, чтобы защитить Корвинуса; но не было видно никаких преследователей.
Корвинус, застряв в стене до груди, извивался в конвульсиях.
В предсмертных судорогах ногти его впивались в руки друзей, хотевших ему помочь, но почти потерявших от ужаса сознание.
"Инструментов! Железа!" вопил Фортунат, "принесите железные палки, разбейте гипс — он задыхается! Чудовище выдернуло соломинку и залило ему рот гипсом"!
Как безумные, бросились все на помощь, обломки кресел, доски, все что можно было найти при этой спешке, разбивались о каменную маску.
Напрасно!
Скорее разлетелся бы гранит!
Другие мчались в темные комнаты и кричали и понапрасну искали альбиноса, уничтожая все, что попадалось на пути; проклинали его имя; в темноте падали на пол и ранили себя до крови.

......................................

Тело Корвинуса стало неподвижным.
Безмолвные, в отчаянии стояли вокруг него "братья".
Душераздирающие крики Беатрисы неслись по всему дому и будили страшное эхо; она разбила до крови свои пальцы о камень, заключавший голову любимого

......................................

Далеко, далеко за полночь, они нашли выход из темного мрачного лабиринта и, надломленные горем, молча и тихо понесли во тьме ночи труп с каменной головой.
Ни сталь, ни резец не могли разбить страшной оболочки и так и похоронили Корвинуса в облачении ордена:
"С невидимым ликом, сокрытым подобно ядру в орехе".

Габриель д'Аннуцио
Габриель д'Аннуцио (1863-1938) - аристократ, поэт, политик. Один из идеологиеских основателей фашизма (большей частью с эстетических позиций). Декадентский писатель, переворачивающий многовековые представления о человеческих мотивах, о изначальной склонности людей ко Злу. Певец Красоты и Порока.
Организовал боевые дружины (fashio - пучок, связка) и захватил город Фиуме, на территории которого организовал своё государство (1919-1924), позднее присоединённое к Италии.

Цитата:

- И. Кормильцев. Три жизни Габриеле Д'Аннунцио: "... Между тем народ надо было кормить. Д'Аннунцио принимает решение вполне в духе средневекового кондотьера (каковым он, в сущности, и был): боевые корабли Фиуме отправляются бороздить Адриатику, захватывая все повстречавшиеся по пути торговые суда. Так корсарство становится основным источником снабжения "республики красоты" провиантом и товарами первой необходимости. В пиратское государство начинают стекаться самые удивительные персонажи: поэты, контрабандисты, воры, аферисты, кафешантанные певицы, безумные изобретатели и просто отбросы общества. Всех привлекает аромат абсолютной свободы и беззакония: на улицах Фиуме каждую ночь до утра шумит сюрреалистический карнавал. Хлеба все равно не хватает - для поддержания боевого духа и работоспособности гражданам вместо хлеба щедро раздают кокаин. Сам Д'Аннунцио почти не спит: он пишет декларации и приказы, обращается к толпе с речами несколько раз на дню (и даже по ночам). В этот период он и сам привыкает к кокаину, который останется его пагубной страстью вплоть до самых последних дней жизни.

Д'Аннунцио пишет первый проект конституции. В стихах. Испуганные соратники призывают его не горячиться. Конституцию в прозе пишет премьер вольного города, социалист Де Амбрис, но Габриеле все же добавляет в нее от себя немало курьезных пунктов. В частности, обязательное музыкальное образование для детей, без которого гражданство Фиуме не предоставляется. Также вводится государственный культ муз с сооружением соответствующих храмов".

Великолепная жизнь и не менее великолепная смерть!

Иаков Шпрее

«Без меланхоличности, что и говорить, больших успехов в этой области не достигнешь, но и та малость её, коей я наделён, не отвращала меня от подобных занятий. В вашем гороскопе, повторял он мне сотни раз, попятный Сатурн находится в собственном доме; это вселяет надежду, что рано или поздно Вы проникнитесь меланхолией в той мере, в которой это необходимо для мудреца; мудрейший из людей, как это Вам ведомо из каббалы, имел, подобно Вам, Юпитера в восхождении, и однако ни разу за всю свою жизнь не улыбнулся, настолько велико было на него влияние Сатурна, хотя и более слабое, нежели у Вас»
Монфокон де Виллар «Граф де Габалис, или разговоры о тайных науках»

Иаков Шпрее родился в канун Рождества, в старом доме, за городской стеной городка Вюрденберга в семье мелкого чиновника. Отец его, Иоганн Шпрее, занимал должность писца в городской ратуше, и все его старания получить другую должность не увенчались успехом; что бы заработать немного денег он брался за переписывание писем, но его старательный каллиграфический почерк, с обилием завитушек на заглавных буквах, которым он торжественно переносил на бумагу незатейливые происшествия из жизни горожан, не пользовался вниманием последних. Матушка его, урождённая Ильза Нод, была дочерью разорившегося купца, мечтавшего вывести дочь в свет, для чего нанимавшего ей учителей танцев и музыки; но несколько просроченных векселей похоронили и надежду на лучшее будущее и её отца, от которого ей остался старый дом, заставленный массивной мебелью из тёмного дерева. Вскоре после этого Ильза вышла замуж за Иоганна, которого знала с детства. Иаков был третьим по счёту их ребёнком, но ни один из его братьев или сестёр не прожил больше года.
Иаков рос тихим мальчиком, погружённым в созерцание, письму и чтению его научил отец, музыке – мать. Немало времени провёл он гуляя по окрестностям Вюрденберга, где было множество пейзажей, подобных тем, что вдохновляли великих фламандских художников. В старом доме, где прошло его детство; в старом доме, где сырость и холод собирали всё семейство у небольшого очага, сложенного в маленькой гостиной (вместо большого камина, находившегося в холле), что бы израсходовать в день немного меньше угля. В комнате под чердаком сохранились несколько книг, уцелевших от алчности кредиторов, возможно благодаря своей громоздкости. Среди них были Издание Библии Лютера; несколько богословских трактатов, на плохой латыни; пара книг по устройству различных механизмов и несколько разрозненных листов по небесной механике.
Ильза Шпрее страдала малокровием и умерла одним весенним утром, когда земля испуганно приподнимает покрывало, не знаю, стоит ли в него закутаться поплотнее, или же сбросить. Похороны её прошли скромно, денег не было на оплату могильщикам, и Иоганну и Иакову пришлось самим копать замёрзшую землю…
В ту пору Иакову пошёл десятый год, и отец решил отдать его учиться какой-нибудь профессии. Иаков лишь печально смотрел на отца, не говоря ни слова, но не в силах сдержать муку. Иоганн видя нерешительность сына, сказал следующее: «Сын мой, пройдем по городу в выходной день, и будем смотреть на каждого из ремесленников и умельцев, но обещай мне что до заката выберешь профессию себе по душе». Ни одна профессия не прельщала Иакова, все казались ему совершенно земными и бессодержательными, в них была лишь грубая животная жизнь, но тончайшие жизненные эманации, но он дал обещание отцу. И в воскресенье они отправились в Вюрденберг, собственно городок состоял из центральной площади на которой располагались кирхе и ратуша, и нескольких кривых улочек, петляющих как беспокойные паучьи ножки. Они обошли весь городок ещё до полудня, но ни одно умение не понравилось Иакову. Прохожие изумлялись, зачем это писец с сыном весь воскресный день шатаются по городу. Но они обошли ещё раз каждую улочку, останавливаясь у каждого дома, поглядывая не живёт ли где неизвестный мастер.
Солнце уже прикоснулось к горизонту, и время поджимало их. Тотчас Иоганн сказал «Сын мой, нет более времени терпеть, пускай первый же встречный научит тебя ремеслу», после чего повёл уставшего мальчика к ратуше, желая отдать его в обучение пастору. Они услышали усталый цокот копыт, превратившийся в хлюпанье снега, затем в понукания возницы, после чего после нескольких метаморфоз остановившийся в виде крытой повозки, из её окошка можно было увидеть весьма примечательного старика, совершенно необычайной наружности. Или даже наружность у него была самая что ни на есть обычная, но благодаря хитроватому прищуру, и какой-то несуразности в движениях и одежде невозможно было не обратить на него внимание, даже если бы он шёл по оживлённой улице.
Старик спросил Иоганна расположение дома бургомистра, попутно успев разругать возницу за тряску в дороге и опоздание. «Мы должны были прибыть к утру, совершеннейше, могу Вас в этом убедить, к утру. Или мои часы обманывают меня?» и с этими словами он достал из кармана часы, переливчатыми шажками стрелок, отсчитывавших время. Иаков зачарованно смотрел на старика, когда тот посмотрел на положение стрелок, прищурив левый глаз и затем таким же взглядом на Иакова. «Нравиться тебе часы, малыш? Стрелки часов, как взмахи косы старухи Смерти напоминают нам о сиюминутности бытия, но» тут он по доброму улыбнулся, со своим хитрым прищуром, «и отмечаю наступление праздников. Я собираюсь обосноваться здесь. Ганс Кнаабль, часовщик из Антверпена». И тот час же Иаков крикнул «Господин Кнаабль, возьмите меня в ученики!»
Так Иаков стал учеником часовщика. Через несколько лет его отец тихо увял от чахотки, развившейся от дурных испарений и неодолимой тоски. Иаков же усердно постигал ремесло, совместно с другими учениками. Десять лет незаметно прошли, и Ганс Кнаабель сказал своему ученику что более он ничему не может его научить, и ему надо отправиться в другие места, для постижения тайн часового дела. Во время празднования в пивной, пьяный гуртовщик разбил кружку о голову Иакова, и он ослеп на правый глаз.
После этого в течении пяти лет о жизни Иакова не было никаких вестей. Одни говорили что это время он провёл в Толедо, другие что в Праге, но все склонялись к тому что изучал он не столь часовое искусство, но и другие, не столь полезные, и даже погибельные для души науки.
Совершенно неожиданно, Иаков появился при дворе курфюрста саксонского, Александра фон К. где произвёл впечатление своим мастерством, что был назначен главным часовым мастером. И даже не столь часами прославился он, скорее даже нет… Никто пожалуй и не помнил, что бы Иаков Шпрее сделал хоть одни часы, нет… Сперва он сделал шахматную доску, с фигурами, наряженными как королевские свиты, которые делали изящные па при перестановке с поля на поле; затем он сделал серебряные цветы, с золотыми лепестками, столь точно, что прикоснувшись к ним, нельзя было заметить ни малейшей неточности в воспроизведении… Вскоре Иаков женился, и каждый год к Рождеству одаривал своего покровителя, необычной диковинкой: среди которых были вышитые тончайшей нитью батальные полотна, изображающие до мельчайшей чёрточки противостоящие армии, настолько маленький, что всю картину можно было прикрыть подушечкой большого пальца, и что бы её разглядеть надо было пользоваться специальным стеклом, сконструированным тоже Иаковыми наконец его шедевр, единственные часы для курфюта
Часы были высотой в два человеческих роста, из чёрного дерева, с серебряной отделкой. Каждые час они играли различные мелодии, не повторяющиеся в течении дня. И каждому часу соответствовала своя аллегорическая сцена, разыгрываемая механическими фигурками, одежды которых были из тончайшего шёлка, а сами они из золота и серебра, вместо глаз – драгоценные камни.
…..(описание сценок)

Когда часы били двенадцать ударов, появлялись все фигурки, и начинали суматоху, веселились и горевали, и не помнили, не помнили о времени; и последней появлялась тринадцатая сценка, состоящая из одной единственной фигурки, Смерть, она доставала серебряный колокольчик и тихо-тихо начинала звонить в него, и раздавался чудеснейший звук, достойный ангелов, трогавший сердца и наполнявший их грустью; а Смерть медленно обходила циферблат, уводя за собой замолкнувшие фигурки, поникшие и и дрожащие: Вот и Поп, и Шут, Влюблённые, Князь, Пастух и все-все фигурки…
Ни один из детей Иакова не родился живым, но он всё же надеялся что когда нибудь и у нег будет наследник, которому он передаст свои знания. Однажды курфюрст дал ему такое задание: сделать сад, с животными и птицами, цветами и деревьями, что бы в нём всё было подобно настоящему, и что бы нельзя было бы отличить повадки животных и птиц от их реальных прототипов. Таков не смог выполнить задание, ему не удавалось вложить душу в свои творения. И когда в канун Рождество его жена умерла при родах, он пришёл к курфюрсту и сказал, что покинет его двор, что бы вернуться в родные места. Александр фон К. был сильно разгневан неудачей своего мастера, что без колебаний отпустил его, о чём в последствии сожалел.
Иаков даже не выслушивал, тех кто приглашали его в богатые дворы и сулили щедрое жалование за его диковины. Он поселился в доме родителей и появлялся в Вюрденберге раз в неделю, что бы выпить пару кружек пива и выкурить трубку в пивной со своим другом, унаследовавшим мастерскую давно уже умершего Гаанса Кнаабеля.
Так прошли десятилетия, и однажды Иаков не пришёл. Обеспокоенный мастер и его ученики отправились к его одинокому дому, где увидели незапертую дверь. Войдя они увидели комнату, с полузанавешенными окнами, умершего Иакова, с грустным выражением лица, смотревшего на портрет жены… Над его кроватью висели портреты его родителей, в пору их молодости и надежд. Но более всего их удивило то, что подходя к его дому они слышали пение птиц, в конце декабря… Пройдя во внутренний садик дома, они увидели чудеснейшее из творений, превосходящее все прочие, ибо здесь было не подобие жизни, а жизнь

Неизвестное мне место... Огромная автострада, шириной в несколько десятков рядов, тянется до горизонта, в нескольких километрах далее она прозодит по циклопическому мосту, проходящему над водопадом, и погружённому в радужное облако брызг; ярко светит солнце, а водопад обрывается в ущелье.. Около моста находится какое-то здание из стеклянно-металических конструкций, а напротив него ветхий дом, в тёмном окружении деревьев примостился на самом краю обрыва... В него то я и иду, и со мной ещё один человек; мы отправляемся в дом, я не вижу того с кем я иду, но чувсвтвую рядом его присутствие... Я почему то хочу зайти в дом по самому краю ущелья, он же идёт до этого дома другой дорогой... Я иду по крутому склону, придерживаясь за кусты и деревья, что бы не полететь в пропасть... И кто-то, невидимый мне, идущий по другой стороне ущелья, начинает стрелять... Я переползаю по змеле, вытаскавая себя вверх по склону за корни деревьев; ярко светит солнце, с ленивым чавканием падают пули... я доползаю до дома, и тот кто уже там, спрашивает меня, почему я так долго добирался? Я отвечаю, что в меня стреляли; на это он сказал что там нет никого... мы подошли на край обрыва и там никого не было... Даже когда я с ним говорил, я не видел его, а только ощущал чьё-то присутсвие где-то сбоку, вне зоны видимости...
Дом был двухэтажгый, неправильной, ломанной планировки из старинных закопчённых брусьев; несколько комнат, практически без мебели, кухня... Одна из дверей его выходила на небольшой каменный уступ, до которого необходимо было добираться по лестнице, с него открывался вид на водопад, река, многокилометровой ширины, что её дальнего берега не было видно, падала, с рёвом, не пости не слышном, из-за того, что стены ущелья глушили звук... Несколько комнат на чердаке были заваленны пресованным испревшим сеном, пахнувшим пылью и гнилью... Из узкого окошка одного из них я увидел, как по крыше доползти, по скользской черепице до комнаты, в которую не было других путей... Черепица зияла прорехами. Я спрыгнул в высокое помещение, в углу которого была лестница, по которой я и забрался в небольшое чердачное помещение, заставленное шкафами с книгами по чернокнижью, большей частью на латыни, иллюстрированные картинами шабашей и жерствоприношений... Мне чудилось что-то страшное, заключённое в этом доме, но сопровождающий списывал это на мои расстроенные нервы... Да и тёплое солнце, клонившееся к закау, дарило слишком много тепла... Через несколько помещений мы вышли в рощу, густо заросшую деревьями, что в неё присутсвовала вещественная почти жидкая темнота№; чёрный пруд, полный умерших деревьев, в нём пахло гнилостньё, ветхая прогнившая пристань, к которой были привязанны истлевшие остовы лодок, над этим клубилось белёсое марево.... и тишина почти звенела. Пошёл дождь, и я бегом побежал к дому, удары молний, я увидел могилы, по левую сторону от двери через которой вышел из дома... Страх достигает пика, едва держусь что бы не запаниковать... Молния ударяет в деревце рядом со мной, и я понимаю что не молгу увидеть никого рядом со мной, но этот кто-то рядом и говорит что ничего страшного не происходит, не надо бояться огня и яда, петли и меча... Ужас охватывает меня, я ни за что на свете не хочу входить в дом, но и оставаться на кладбище тоже... я просыпаюсь...

:shock:

Зачем так много?

луна,читать это лень)

Мало того что лень, так еще и грузить много! Не для всех Грот - внутригород! И каждый раз по 50 кб это много очень для пользователей мобильного интернета!

На дворе трава, на траве дрова
Два пустых ведра да в стене дыра
Дверная петля да мокрая земля.
На земле изба, на избе труба
Из трубы дымок, на дверях замок
У дверей песок, да прогнил порог
И травой зарос. У порога пёс,
Да облезлый кот у косых ворот
У ворот вода, что течёт туда,
где ни дворов, ни дров
ни котов, ни псов,
ни стихов ни слов…

это все обычная измена.
это все, что мы зовем игрой.
знаешь мы с тобой
мы просто рисунки на стенах,
нас ктото выводит лениво не брежно рукой.

Два этических вопроса.
1). Вы знакомы с беременной женщиной, которая уже имеет 8
детей. Двое из них - слепые, трое - глухие, один -
умственно недоразвитый, сама она больна сифилисом.
Посоветуете ли Вы ей сделать аборт?
Но прежде, чем ответить на этот вопрос, ответьте на другой.

2) Происходят выборы мирового лидера и Ваш голос - решающий.
Краткие характеристики кандидатов:
а) Связян с политиками, уличенными в мошенничестве,
постоянно консультируется с астрологом, имеет двух
любовниц, курит трубку и выпивает каждый день 8-10
мартини.
б) Дважды вышибали со службы, имеет привычку спать до
полудня, в институте был уличен в употреблении опиума,
каждый вечер выпивает бутылку виски.
в) Герой войны, вегетарианец, изредка пьет пиво, не курит,
ни в каких матримониальных связях не замечен.
Кого же Вы выбираете? Ответили?
Тогда еще два слова о кандидатах.
а) Уинстон Черчилль
б) Фрэнклин Д. Рузвельт
в) Адольф Гитлер
Вот теперь Вы готовы ответить на самый первый вопрос. Если Вы
посоветовали сделать аборт - Вы только что убили Людвига
ван Бетховена.

Я посоветовал родить ребенка, отдать его в приют, а потом утопиться и выбрал Франка Рузвельта :oops:

Ты придумал дождь и уехал в ночь, эт отак похоже на тебя...

Я придумал свет, я придумал жизнь.
Если стал творцом, до конца держись.
Я придумал тень, я придумал ночь.
А с рассветом дня убегаю прочь...

Маленький. Синий. Крестик. И огромный. Оранжевый. Ноль.
Плюс на минус дает освобождение. Жуткое солнце. И бесконечность одиноких звезд.
Не поздно, не поздно, не поздно...

Я здесь, где стынет свет и покой
я снова здесь, я слышу имя твое
из вечности лет летит забытый голос
чтобы упасть с ночных небес холодным огнем!

лучь солнца золотого тьмы скрыла пелена
и между нами снова вдруг выросла стена

петь птицы перестали свет луны коснулся крыш
в час грусти и печали ты голос мой услышь.

ночть пройдет наступит утро ясное
знаю счастье нас с тобой ждет
ночь пройдет пройдет пора ненастная
солнце взойдет!

никак не могу вспомнить, где же я слфшал эту песню )

мультфильм Бременские музыканты. ее еще ктот оперепел.

да. точно.
позитивный мультик...

кто наберется смелости нам сказку рассказать?
про муки в жизни прожитой,про рай на небесах.
как матери страдают,отцов как убивают,
и исчезают души в дыме от костра.
и не оставив смысла о прожитых годах
на небо улетаем,оставив пыль да прах.

Всех тех, кто с подругой, изящной, упругой,
И выбритой в разных места,
Мечтает нажраться и сексом заняться,
Терзает неведомый страх…
Что, коль они в мае, от страсти сгорая,
В лесу остановят мопед,
В пылу наслаждения от совокупления
Найдет их веселый МЕДВЕД…
И к парню-падонку, который девчонку,
Терзает, как иву пила,
Шагнет косолапо, похлопает лапой,
И спросит : “ПРЕВЕД! КАГДИЛА?”