Цитата
Сегодня я волен (вспоминая себя спустя тридцать лет) продолжить тогдашнее размышление о власти сочинительства над жизнью...
Вспомним для начала слова Оскара Уайльда: «Меня тошнит от голоса кукушки».
Так вот, если мысленно представить книгу в самом упрощенном виде, то мы увидим пространство текста. Внутри этого пространства читатель проживает жизнь героев текста, выключаясь на время из собственной судьбы. И чем сильнее произведение, тем глубже это погружение в чужое бытие. Так, перечитывая, например, «Войну и мир», я с головой погружаюсь в мир, который, по сути, вымышлен гением Толстого в формах возможной жизни. И я благодарен автору, который переносит меня в душу Наташи Ростовой или мозг Наполеона, который морщится складками мысли в черепе французского полководца в такт с шагом англизированного иноходца по дороге к Бородино.
Подрагивание левой наполеоновской ляжки на руде коня, подрагивание мозга в чаше бытия — вот два полюса моего мемуара.
Итак, текст — это замкнутый квадрат (или круг) иного бытия, куда читатель приходит, чтобы прожить хотя бы в воображении другую, не свою жизнь.
Эта схема, по сути, является аналогом храма, куда молящийся тоже входит в строго определенном месте и где внутри замкнутого пространства переживает встречу с божественным. И хотя книгу можно открыть в любом месте и так же в любом месте из нее выйти, суть дела не меняется — ив храме, и в книге ты переживаешь время, в котором
тебя почти нет.
Храм в истории человечества появился раньше книги и являлся первым прообразом текста с измененным течением времени.
Вот и нащупана формула — книга (или храм) — это отрезок времени, в котором твоя личность и твоя сущность удаляется. Можно сказать и более строго — это место, где ты переживаешь смерть самого себя.
И оказывается, наслаждение такой вот одухотворенной смертью — одно из самых волнующих наслаждений человека.
Вот почему именно книга стоит у истоков рода людского.
Грозный пылающий буквами текст.
Портативная церковь. Храм, свернутый свитком, в ковчеге.
А что из себя представляет, например, кинофильм?
В упрощенном виде перед нами — все тот же путь человека через силовое поле метаморфоз, визуальная молитва, где тебя опять практически нет.
Сила экранных чар в сотни раз превосходит силу книги, в темноте кинозала под парящим лучом кинопроектора иной человек проживает целую жизнь. Подчеркнем — не свою жизнь.
Это уже как наркотик. И переживается здесь не бытие, а чары бытия. Но это не вульгарное животное упоение плотью, а наслаждение временем. Смакование того отрезка бытия, который тебе отпущен от рождения. Смакование смертного часа. Именно часа, потому что линейное время сжимается силой услады в интенсивность мгновения, в точку.
Если вспомнить правило Оккама — «не умножай сущности сверх необходимого» — то и храм, и фильм, и книга, и театр, и музыкальное произведение, и все прочие виды искусства — это только отрезки наслаждения временем, в котором тебя нет (или почти нет).
Так, отсутствуя в книге ли, фильме ли, человек продлевает линию собственной жизни за счет иных жизней.
Есть один жутковатый опыт над крысой, к мозгу которой подключали электрод, вживленный в мозг грызуна, прямиком к центру удовольствий. Нажимая лапой педаль, крыса получала электрическую дозу оргазма.
Так вот она нажимала педаль тысячи и тысячи раз, отбегая едва ли на миг, чтобы напиться... пока не падала замертво.
Бич наркомании говорит о том, что в ситуации свободного выбора между жизнью без удовольствий в поте лица и наслаждением человек склоняется к удовольствию.
Появление мексиканских сериалов породило новый феномен существования — мягкую наркоманию мыльных опер. Миллионы домохозяек живут от серии к серии. Недавнее отключение московских программ на Украине ввело поклонников сериалов в состояние бунта.
В чем же смысл этой неистовой страсти?
Все в том же — не жить собственной жизнью. Мы желаем жить там! Не побираться в закоулках своей обыкновенной судьбы, не плутать в стареющем теле, а снова и снова проживать судьбу без себя, вне собственной участи, в молодом теле, в пространстве яркой любви.
И я не буду бросать камень в это желание отвергнуть себя ради сериала «Богатые тоже плачут». И у этой тяги есть святое право на жизнь, есть.
Моя милая матушка на мой вопрос — почему она плачет над богатыми куклами? Ответила — с бедными я плакать не хочу.
Вот гениальный секрет Голливуда, открытый милой мамой. Вот, читатель, тайна сладости небытия наяву, раскрытая дорогой мамочкой всего лишь тремя словами, царствие ей небесное... пишу я эти строки как раз в первую годовщину ее смерти, в ночь на среду 29 января 2003 года. Вот ключи от бездны в руке Ангела стоящего левой ногой на Синае, а правой на море напротив Патмоса.
К чему я клоню? А к тому, что виртуальное чудовище инобытия начинает всплывать со дна вселенной, чтобы проглотить людской род. Еще один век генетики или техногенетики, и человек сможет проживать жизнь на уровне чипа, подключенного
к виртуальной реальности. И уверяю вас, в этом развитии общества нет никакой бесчеловечности и дегуманизации. У человека появится возможность выбора трех вариантов бытия. Первый — жизнь внутри чужих судеб, хотя бы того же Наполеона, которым возможно будет стать этак на все его 52 года (исключая смерть от рака). Причем этот набор чужих судеб огромен: Рамсес, Элвис Пресли, Ганди, Мадонна...
Второй вариант — реальная судьба в режиме реального времени.
Эту участь выберут единицы, те святые, которые будут творить программное счастье для спящего миллиарда.
Может быть, это все дурной вымысел?
Но линия развития — храм, книга, фильм, сериал, компьютерная игра в шлеме с джойстиком — четко, ясно, бесстрастно и недвусмысленно рисует нам перспективу слияния человека с Текстом, сли¬пание с виртуальным продуктом, где идеалы воплощаются с гораздо большей легкостью (а кто сказал, что нужен только адский труд для достижения цели?) и совершенством, где добро торжествует, Золушка находит принца, а Родя Раскольников думает о каторге наказания. Если отличить ложную реальность от подлинной невозможно, человечество выберет ту реальность, которой сможет управлять без особых затрат.
И все же наиболее вероятен третий путь — смесь двух форм бытия — реальной и воображаемой. Симбиоз возможного и невозможного.
Судьбу кумира можно будет купить в магазине или заказать по Интернету, а скорее всего холодный хоботок инобытия будет доступен, как комнатный кран с водой, и плотность проживания чужой жизни может быть очень высокой — до сотни жизней за год, час, минуту... можно будет прожить жизнь звезды, эволюцию дерева или реальную
жизнь Христа и Будды. Миллионы верующих пилигримов устремятся на эти сайты бытия.
С точки зрения Блага такой мир вполне морален: ведь счастье каждого человека — цель цивилизации; счастье людей — радость Богов. Что дальше?
Вымысел окончательно отменит все бытие. Виртуальный праздник упразднит тип цивилизации живущих в реальном времени. Возникнет цивилизация свернутого типа размером с микрон. Мир абсолютно изменится. Скажем, человек-чип не будет нуждаться в пище, можно будет выпить пивка и закусить чизбургером с горячей картошкой на уровне импульса. И тотальная забота об охране окружающей среды сделает возможным именно такой путь еды, еды через энергетическое внушение. Земля без человека, который ест, станет шедевром экологии.
Так же через внушение можно будет совокупляться. Это будет и современно, и модно. Кроме того, такая похоть в духе оргий Калигулы будет для многих предпочтительнее. Обернувшись гепардом, можно будет пережить, например, и погоню за самкой, и вожделение зверя. Все сотворенное станет объектом для воплощений. Больше того, можно будет даже создать всеблагого Бога для этой частной вселенной, размер которой может быть совершенно микроскопическим. Мегаполис сможет уместиться в чашечке нарцисса над лужицей зеркала.
Такой мир может кому-то показаться райским кошмаром. Да и мне самому он кажется таковым. Но это ужас деревенщины начала прошлого века, который бы ужаснулся, узнав, что мир будет при¬надлежать миллионам автомобилистов.
Преимущества такой свернутой вокруг источника импульсов цивилизации налицо — компактность, неуязвимость для каких-нибудь злых марсиан, а формы коллективного разума такого рода клубка внушений трудно вообразить. Это воистину экзотика Соляриса, покрытого мыслящим океаном, где шторм — это страстное переживание геометрии Лобачевского или парадоксов теории относительности Эйнштейна. В ходе такой жизни будут сформированы новые духовные ценности, о сути которых можно только смутно догадываться.
Конечно, и такая цивилизация-крыса будет нуждаться в формах реального времени — нечто вроде выхода в открытый космос для починки солнечной батареи.
Тяжелый труд в обычном понимании станет величайшей ценностью.
Что дальше?
Пока мы говорили только о бесконечных точках входа в текст бытия. Но, увы, в схеме, которую мы заявили в начале, есть не только точка входа в текст, но и точка выхода из него. А она только одна-единственная на миллион включений.
Тут будут проблемы.
Отменить идею выхода, проигнорировать сам принцип прерывности пространства и времени невозможно. Следовательно, перед чип-обществом встанет реальная проблема — довериться ли смерти, а значит, неизвестности (или Богу) или выбрать бессмертие, где финиш уходит в даль дурной бесконечности.
Постепенно смерть станет самым острым блюдом бессмертного мира.
Сначала тех, кто выберет смерть, будет немного, как сегодняшних самоубийц. Но духовное развитие рода людского достигнет столь высокого уровня, что душ уходящих к небу и Богу, будет становиться все больше и больше.
Так, раввин предпочтет стать буквами в Торе, лама — ступой в колеснице Будды, а монах — лучом в нимбе Христа.
В конце концов человечество эльфов выберет смерть, то есть идеальное воплощение отсутствия.
Книга захлопнется.
Благодарной слезой мегаполис капнет из чашечки нарцисса в зеркало, и по воде разойдутся круги сожаления.
Кап...
«Ку-ку», — прокукукает канувший в небытие мир Оскара Уайльда.
Вспомним для начала слова Оскара Уайльда: «Меня тошнит от голоса кукушки».
Так вот, если мысленно представить книгу в самом упрощенном виде, то мы увидим пространство текста. Внутри этого пространства читатель проживает жизнь героев текста, выключаясь на время из собственной судьбы. И чем сильнее произведение, тем глубже это погружение в чужое бытие. Так, перечитывая, например, «Войну и мир», я с головой погружаюсь в мир, который, по сути, вымышлен гением Толстого в формах возможной жизни. И я благодарен автору, который переносит меня в душу Наташи Ростовой или мозг Наполеона, который морщится складками мысли в черепе французского полководца в такт с шагом англизированного иноходца по дороге к Бородино.
Подрагивание левой наполеоновской ляжки на руде коня, подрагивание мозга в чаше бытия — вот два полюса моего мемуара.
Итак, текст — это замкнутый квадрат (или круг) иного бытия, куда читатель приходит, чтобы прожить хотя бы в воображении другую, не свою жизнь.
Эта схема, по сути, является аналогом храма, куда молящийся тоже входит в строго определенном месте и где внутри замкнутого пространства переживает встречу с божественным. И хотя книгу можно открыть в любом месте и так же в любом месте из нее выйти, суть дела не меняется — ив храме, и в книге ты переживаешь время, в котором
тебя почти нет.
Храм в истории человечества появился раньше книги и являлся первым прообразом текста с измененным течением времени.
Вот и нащупана формула — книга (или храм) — это отрезок времени, в котором твоя личность и твоя сущность удаляется. Можно сказать и более строго — это место, где ты переживаешь смерть самого себя.
И оказывается, наслаждение такой вот одухотворенной смертью — одно из самых волнующих наслаждений человека.
Вот почему именно книга стоит у истоков рода людского.
Грозный пылающий буквами текст.
Портативная церковь. Храм, свернутый свитком, в ковчеге.
А что из себя представляет, например, кинофильм?
В упрощенном виде перед нами — все тот же путь человека через силовое поле метаморфоз, визуальная молитва, где тебя опять практически нет.
Сила экранных чар в сотни раз превосходит силу книги, в темноте кинозала под парящим лучом кинопроектора иной человек проживает целую жизнь. Подчеркнем — не свою жизнь.
Это уже как наркотик. И переживается здесь не бытие, а чары бытия. Но это не вульгарное животное упоение плотью, а наслаждение временем. Смакование того отрезка бытия, который тебе отпущен от рождения. Смакование смертного часа. Именно часа, потому что линейное время сжимается силой услады в интенсивность мгновения, в точку.
Если вспомнить правило Оккама — «не умножай сущности сверх необходимого» — то и храм, и фильм, и книга, и театр, и музыкальное произведение, и все прочие виды искусства — это только отрезки наслаждения временем, в котором тебя нет (или почти нет).
Так, отсутствуя в книге ли, фильме ли, человек продлевает линию собственной жизни за счет иных жизней.
Есть один жутковатый опыт над крысой, к мозгу которой подключали электрод, вживленный в мозг грызуна, прямиком к центру удовольствий. Нажимая лапой педаль, крыса получала электрическую дозу оргазма.
Так вот она нажимала педаль тысячи и тысячи раз, отбегая едва ли на миг, чтобы напиться... пока не падала замертво.
Бич наркомании говорит о том, что в ситуации свободного выбора между жизнью без удовольствий в поте лица и наслаждением человек склоняется к удовольствию.
Появление мексиканских сериалов породило новый феномен существования — мягкую наркоманию мыльных опер. Миллионы домохозяек живут от серии к серии. Недавнее отключение московских программ на Украине ввело поклонников сериалов в состояние бунта.
В чем же смысл этой неистовой страсти?
Все в том же — не жить собственной жизнью. Мы желаем жить там! Не побираться в закоулках своей обыкновенной судьбы, не плутать в стареющем теле, а снова и снова проживать судьбу без себя, вне собственной участи, в молодом теле, в пространстве яркой любви.
И я не буду бросать камень в это желание отвергнуть себя ради сериала «Богатые тоже плачут». И у этой тяги есть святое право на жизнь, есть.
Моя милая матушка на мой вопрос — почему она плачет над богатыми куклами? Ответила — с бедными я плакать не хочу.
Вот гениальный секрет Голливуда, открытый милой мамой. Вот, читатель, тайна сладости небытия наяву, раскрытая дорогой мамочкой всего лишь тремя словами, царствие ей небесное... пишу я эти строки как раз в первую годовщину ее смерти, в ночь на среду 29 января 2003 года. Вот ключи от бездны в руке Ангела стоящего левой ногой на Синае, а правой на море напротив Патмоса.
К чему я клоню? А к тому, что виртуальное чудовище инобытия начинает всплывать со дна вселенной, чтобы проглотить людской род. Еще один век генетики или техногенетики, и человек сможет проживать жизнь на уровне чипа, подключенного
к виртуальной реальности. И уверяю вас, в этом развитии общества нет никакой бесчеловечности и дегуманизации. У человека появится возможность выбора трех вариантов бытия. Первый — жизнь внутри чужих судеб, хотя бы того же Наполеона, которым возможно будет стать этак на все его 52 года (исключая смерть от рака). Причем этот набор чужих судеб огромен: Рамсес, Элвис Пресли, Ганди, Мадонна...
Второй вариант — реальная судьба в режиме реального времени.
Эту участь выберут единицы, те святые, которые будут творить программное счастье для спящего миллиарда.
Может быть, это все дурной вымысел?
Но линия развития — храм, книга, фильм, сериал, компьютерная игра в шлеме с джойстиком — четко, ясно, бесстрастно и недвусмысленно рисует нам перспективу слияния человека с Текстом, сли¬пание с виртуальным продуктом, где идеалы воплощаются с гораздо большей легкостью (а кто сказал, что нужен только адский труд для достижения цели?) и совершенством, где добро торжествует, Золушка находит принца, а Родя Раскольников думает о каторге наказания. Если отличить ложную реальность от подлинной невозможно, человечество выберет ту реальность, которой сможет управлять без особых затрат.
И все же наиболее вероятен третий путь — смесь двух форм бытия — реальной и воображаемой. Симбиоз возможного и невозможного.
Судьбу кумира можно будет купить в магазине или заказать по Интернету, а скорее всего холодный хоботок инобытия будет доступен, как комнатный кран с водой, и плотность проживания чужой жизни может быть очень высокой — до сотни жизней за год, час, минуту... можно будет прожить жизнь звезды, эволюцию дерева или реальную
жизнь Христа и Будды. Миллионы верующих пилигримов устремятся на эти сайты бытия.
С точки зрения Блага такой мир вполне морален: ведь счастье каждого человека — цель цивилизации; счастье людей — радость Богов. Что дальше?
Вымысел окончательно отменит все бытие. Виртуальный праздник упразднит тип цивилизации живущих в реальном времени. Возникнет цивилизация свернутого типа размером с микрон. Мир абсолютно изменится. Скажем, человек-чип не будет нуждаться в пище, можно будет выпить пивка и закусить чизбургером с горячей картошкой на уровне импульса. И тотальная забота об охране окружающей среды сделает возможным именно такой путь еды, еды через энергетическое внушение. Земля без человека, который ест, станет шедевром экологии.
Так же через внушение можно будет совокупляться. Это будет и современно, и модно. Кроме того, такая похоть в духе оргий Калигулы будет для многих предпочтительнее. Обернувшись гепардом, можно будет пережить, например, и погоню за самкой, и вожделение зверя. Все сотворенное станет объектом для воплощений. Больше того, можно будет даже создать всеблагого Бога для этой частной вселенной, размер которой может быть совершенно микроскопическим. Мегаполис сможет уместиться в чашечке нарцисса над лужицей зеркала.
Такой мир может кому-то показаться райским кошмаром. Да и мне самому он кажется таковым. Но это ужас деревенщины начала прошлого века, который бы ужаснулся, узнав, что мир будет при¬надлежать миллионам автомобилистов.
Преимущества такой свернутой вокруг источника импульсов цивилизации налицо — компактность, неуязвимость для каких-нибудь злых марсиан, а формы коллективного разума такого рода клубка внушений трудно вообразить. Это воистину экзотика Соляриса, покрытого мыслящим океаном, где шторм — это страстное переживание геометрии Лобачевского или парадоксов теории относительности Эйнштейна. В ходе такой жизни будут сформированы новые духовные ценности, о сути которых можно только смутно догадываться.
Конечно, и такая цивилизация-крыса будет нуждаться в формах реального времени — нечто вроде выхода в открытый космос для починки солнечной батареи.
Тяжелый труд в обычном понимании станет величайшей ценностью.
Что дальше?
Пока мы говорили только о бесконечных точках входа в текст бытия. Но, увы, в схеме, которую мы заявили в начале, есть не только точка входа в текст, но и точка выхода из него. А она только одна-единственная на миллион включений.
Тут будут проблемы.
Отменить идею выхода, проигнорировать сам принцип прерывности пространства и времени невозможно. Следовательно, перед чип-обществом встанет реальная проблема — довериться ли смерти, а значит, неизвестности (или Богу) или выбрать бессмертие, где финиш уходит в даль дурной бесконечности.
Постепенно смерть станет самым острым блюдом бессмертного мира.
Сначала тех, кто выберет смерть, будет немного, как сегодняшних самоубийц. Но духовное развитие рода людского достигнет столь высокого уровня, что душ уходящих к небу и Богу, будет становиться все больше и больше.
Так, раввин предпочтет стать буквами в Торе, лама — ступой в колеснице Будды, а монах — лучом в нимбе Христа.
В конце концов человечество эльфов выберет смерть, то есть идеальное воплощение отсутствия.
Книга захлопнется.
Благодарной слезой мегаполис капнет из чашечки нарцисса в зеркало, и по воде разойдутся круги сожаления.
Кап...
«Ку-ку», — прокукукает канувший в небытие мир Оскара Уайльда.
обсуждаем